Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Как видим, речь шла о торговле, а не о политике, хотя и политические декларации на фоне обнаружившихся торговых разногласий, естественно, не заставили себя ждать. Характерна в связи с этим публикация, появившаяся осенью 1822 года в бостонском журнале «North American Revue», где говорилось:

Несмотря на дружественные отношения, существующие между Соединенными Штатами и Россией, мы рассматривали бы как серьезную опасность наличие на нашей западной границе грозного населения, подданных честолюбивого и деспотического правительства; и все почтение, которое мы испытываем к великому лидеру Священного союза, не возбуждает в нас желания быть свидетелями более близкого проявления его величия и силы.

В этой статье можно легко обнаружить не только раздражение, вызванное самим царским указом, но и в более широком плане те настроения и мысли американского обывателя, что и легли в основу всей доктрины Монро. Политики в Вашингтоне очень точно уловили желание американцев, оттеснив возможных соперников, оставить весь континент за собой, в зоне собственных колониальных интересов.

Среди потенциальных соперников американцев Россия стояла не на первом месте. Англичане действовали на американском Севере куда более напористо и агрессивно. Иначе говоря, появился или не появился бы на свет указ Александра I, американская политическая элита доктрину Монро все равно бы сформулировала. Американское общественное мнение просто дозрело до этой доктрины. Это прекрасно поняли в Петербурге, поэтому абсолютно спокойно, если не сказать равнодушно, к ней отнеслись.

Русский представитель, информируя Петербург о доктрине Монро, вполне трезво оценил документ, понимая, что его главной целью является желание «застолбить» для американцев новые зоны влияния на континенте. Латиноамериканский раздел доктрины русский представитель метко охарактеризовал как блеф и пропаганду. Никто на Латинскую Америку в тот момент нападать не собирался, и уж тем более США не были готовы своей грудью защищать колумбийцев или перуанцев. О том, что доктрина не носит конфронтационного характера по отношению к России, убеждал российскую власть и американский представитель в Петербурге Генри Мидлтон. Докладывая Адамсу о своей работе, Мидлтон, в частности, писал:

Не было недостатка в инсинуациях, чтобы придать неблагоприятное толкование доктрине… и представить ее как направленную исключительно против России. Я затратил немало труда, чтобы сгладить подобное впечатление.

Российский МИД счел, что, поскольку доктрина напрямую русско-американских отношений не касается, русскому посланнику в Вашингтоне следует сохранять по этому поводу молчание и не проявлять никакой активности. Слова Мидлтона о том, что доктрина не направлена «исключительно против России», в Петербурге предпочли интерпретировать на свой манер, посчитав, что она направлена «исключительно против Англии».

Что же касается запрета на появление иностранных судов вблизи русских поселений в Америке, то довольно скоро протесты по этому поводу посыпались не только со стороны американцев, но и со стороны самой Российско-американской компании. Мысль о том, что русские промысловики смогут выжить за счет поставок из России, оказалась ущербной – слишком далеко находилась родина. В октябре 1823 года один из руководителей Российско-американской компании писал в центр:

Вам, конечно, неприятно будет читать письмо сие, но, рассмотрев мое положение, вы меня оправдаете. В ноябре месяце ни один чиновник не будет иметь чашки чаю. Я уже поутру перестал пить чай, хотя эту привычку имел 25 лет.

Скоро кончился не только чай, но и хлеб. Ситуация стала невыносимой, и колонисты начали потихоньку снова торговать с американцами.