Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Вдруг раздался не то стон, не то крик. Разом ахнула толпа, как один человек. Точно вам не хватало воздуха, вас душило что-то, какой-то страшный кошмар, и вдруг вы стали дышать, вдруг тяжелый камень свалился с плеч… Крики радости, аплодисменты, топот ног, пронзительные возгласы: «Браво! Молодцы!» Многие крестились, демократически настроенная молодежь обнималась… Судебные приставы вначале бросились успокаивать. Кони [председатель окружного суда] запретил это делать.

Как видно из этого описания, никто из присутствующих не понял, что вместо тяжелого воздуха самодержавия, которым люди дышали до сих пор («не хватало воздуха», «душило что-то»), они с лихвой глотнули в зале суда не менее опасного, веселящего до умопомрачения революционного газа.

Несколько дней спустя «Неделя» писала:

В летописях русского суда не было еще дела в такой степени важного и выразительного, имеющего такое огромное значение и производящего такое сильное впечатление, как дело г-жи Засулич. В присяжных оно вызвало оправдательный приговор… в печати – целый ряд единодушных статей, написанных в такой резкой форме и таким горячим языком, которые совсем несвойственны нашим газетам.

Окончательную точку поставила либеральная газета «Санкт-Петербургские ведомости», абсолютно уверенная в своей правоте: «Поднявши меч – от меча и погибнет. Кто нарушает закон – тот и себя ставит вне закона».

Таким образом, революционный самосуд получил двойную поддержку: сначала от присяжных, а затем и от прессы. Засулич, по словам одного из тогдашних оппозиционеров, являлась не террористкой, а «ангелом мести».

Ну а то, что главной мишенью в тире стал Царь-освободитель, раскрепостивший крестьянина, русский суд и русскую прессу, было по-своему логично: с революционной точки зрения Александр II, будь он хоть тысячу раз реформатором, по-прежнему олицетворял собой самодержавие. А Карфаген, без сомнений, должен быть разрушен.

В годы советской власти к народовольческому террору сохранялось примерно такое же отношение. Николай Троицкий в книге «Безумство храбрых» пишет:

13 марта [1879 года] в Петербурге Леон Мирский на коне догнал карету, в которой ехал шеф жандармов А. Р. Дрентельн, и выстрелил в него через окно кареты. Только непостижимый промах помешал Мирскому. А через три недели, 2 апреля, Александр Соловьев вышел с револьвером на самого царя. Долгие минуты гонялся он за самодержцем по Дворцовой площади, расстрелял в него всю обойму из пяти патронов, но лишь продырявил высочайшую шинель.

Легкий и ироничный тон этих «охотничьих рассказов», где царь изображен в виде обезумевшей от страха куропатки, а народовольцы в роли еще неопытных стрелков, далеко не случаен. Такой тон делает неуместными рассуждения о великих реформах в России, да и о цене человеческой жизни тоже.

Запад как «крыша» для русского терроризма

Вслед за русскими интеллигентами весьма хладнокровно наблюдал за охотой на русского царя и Запад. Выдавать террористов царскому правительству Европа не спешила, хотя к своим собственным политическим преступникам относилась достаточно жестко. За «насильственное посягательство, имеющее целью изменить государственное устройство и форму правления», в Германии можно было получить тогда пожизненное заключение, в Италии – 23 года тюрьмы, а во Франции – бессрочную ссылку «в укрепленную местность».