Практически на протяжении XVI–XVII вв. южные и юго-восточные рубежи Русского государства представляли собой обширные степные пространства, по которым постоянно передвигались многочисленные кочевые народы, несшие смерть и разрушение русским городам и селениям. Логика борьбы заставляла Россию стремиться к установлению стабильных границ, которые можно было бы защищать. Но вплоть до Кавказских гор, Черного и Каспийского морей на юге таких границ не было[92]
. Именно в этом заключался изначальный смысл всей кавказской политики России. Сложная военно-политическая обстановка на Кавказе, его постоянная вовлеченность в войны и конфликты, наличие в регионе агрессивных, враждебных России государственных военно-мобильных формирований требовали обеспечения военной безопасности страны на данном направлении. Достаточно вспомнить, например, что освободившееся из-под ига Золотой Орды в 1480 году молодое Московское государство тем не менее не было освобождено от постоянной военной опасности, исходившей от преемников распавшейся Орды – Казанского, Астраханского, Крымского ханств и непосредственно на кавказском направлении – Ногайской Орды. Но если на западе и востоке русские земли были ограждены от набегов лесными массивами, тоТаким образом, становление и развитие самого Российского государства объективно предполагало обеспечение военной безопасности и, соответственно, активизацию военно-политических усилий на кавказском направлении, являвшемся одним из наиболее опасных и незащищенных. Данное обстоятельство сыграло главную и решающую роль в развитии внешнеполитической экспансии России на Кавказ, начавшейся фактически с момента образования централизованного Российского государства, то есть с конца XV – начала XVI века. Этот период экспансии характеризуется в основном процессом поиска военно-политических контактов России с государственными образованиями региона.