Россия. История успеха. Перед потопом

Не обойтись и без английского примера. У «главных» историков Англии полностью отсутствует критическая рефлексия. Один из самых известных среди них, Джордж Тревельян (1876–1962), даже не упоминает о чартистском движении в своей книге «Социальная (!) история Англии». Восстание Уота Тайлера в изложении Тревельяна – это скорее некий курьезный эпизод. А ведь это было крупнейшее народное восстание в Европе XIV в., восставшие захватили Лондон, овладели неприступным Тауэром, убили семь тысяч горожан и архиепископа, требовали отмены крепостного права и барщины, возврата отнятых общинных земель. В том же духе «заинтересованного заступничества» писал родной дед Тревельяна, знаменитый английский историк Томас Маколей, так писали и пишут все крупнейшие английские историки. «Тень» может бросить историк, изучающий сугубо узкую тему, или историк – «ревизионист», ссылаться на которого не принято.

Огромный массив самовосхваляющих западных сочинений исправно переводился, начиная с XVIII в., на русский язык, и все их содержимое бралось в России на веру. Брались на веру и западные версии русской истории, достаточно нелестные по преимуществу. Параллельным курсом двигалась русская историография, уже полтора века настроенная, начиная с 29-томной «Истории России» (1851–1979) С. М. Соловьева, мрачно и обличительно. Как следствие, контраст между «галантной» европейской историей и «кровавой и косной» российской порождал и порождает необратимые перекосы в головах читателей.

Уже упомянутый Безансон прекрасно знает, что имеет в виду, когда говорит: «Для российской историографии характерно то, что с самого начала (т. е. с XVIII века) она в большой мере разрабатывалась на Западе»[3]. Самое невинное из последствий этой доверчивости состоит в том, что едва ли не большинство образованных людей у нас думает, что Россия до того, как стала именоваться Россией, прозывалась Московией, а ее жители величали себя московитами и были довольно дики.

Ни один отечественный автор просто не смог бы сегодня написать «нарциссическую» версию российской истории по западному образцу – отсутствуют необходимая фразеология, заготовки, схемы и целые смысловые блоки, на выработку которых все у тех же англичан ушло почти два века. Трудно ожидать даже, что появится просто настольная книга для миллионов, не по-прокурорски, а с любовью объясняющая феномен России. В Европе традиционно выходило и выходит множество подобных сочинений, назову «Происхождение современной Франции» Ипполита Тэна, «Народ» Жюля Мишле, «Что такое Франция» Фернана Броделя, «История английского народа» Джона Ричарда Грина, «Германский народ» Карла Лампрехта и т. д., а в России до сих пор нет ничего похожего, а если и появится, то еще не завтра.

В Польше есть Polonistyka, во Франции – Etudes francaises, в Канаде – Canadian Studies и так далее, а россиеведения в России нет. Оно пока лишь робко формируется и сформируется не скоро. В этом меня убедили работа в Межвузовском центре по изучению России и участие в написании учебника «Отечествоведение». Предмет россиеведения – не история России, не ее география, культура, экономика, демография, этнография, право, литература, искусство и т. д., а Россия как цельный объект изучения.

Данной книгой я хочу привлечь внимание читателя к тем абсолютно уникальным чертам и особенностям России, о которых постоянно забывают, а то и делают вид, что никогда о них не слышали. Или действительно не слышали.

Любой народ нуждается в целостном, системном, внутренне непротиворечивом представлении о себе и своей стране. Увы, такого представления о России у ее жителей нет – слишком много взаимоисключающего мы слышали о себе в XX в. и продолжаем слышать в XXI в.

Достоинство свободного и уверенного человека требует, чтобы нация, к которой он принадлежит, была о себе достаточно высокого мнения. Образ нации (любой нации), образ родины – всегда предмет негласной и даже неосознанной договоренности в обществе. По всей Европе, от Португалии до Польши, от Исландии до Греции, эта договоренность исключает очернение национального образа жизни, народного характера, общественного устройства, традиций. Добродушная ирония – это максимум. Наша же «договоренность» достигнута на базе негативных мифов (или, пользуясь модным термином, матриц), искусно внедренных в российское сознание. Для миллионов людей эти мифы и есть реальность, другой они не знают.

Миф, усвоенный в качестве истины, формирует эту действительность. В нынешнем российском случае негативные мифы навязывают нам преуменьшенную самооценку, подрывают нашу веру в себя, подрывают дух нации.

2. Примеры странной слепоты