Россия, которой не было. Гвардейское столетие

Отсюда можно видеть непостоянство счастия, и мы восплачем о нашей жизни здесь на земле и скажем вместе с мудрецом: vanitas vanitatum et omnia vanitas, суета сует и всяческая суета, – или воспомянем также стихи Эобануса Гессуса, который так говорит о непостоянстве счастия:

Qui nunc nascuntur, morientur tempore certo.
Quae plantata vides, auferet hora sequens,
Olim planta fuit, quae nunc succiditur arbor,
Quae nunc destruimus, structa fuere prius.

Nunc fletu nimio deducimus anxia vitae.
Tempora, nunc risu solvimur immodico
Omnia deprendi, nihili res esse, nec ulla.
Semperininfractopartemaneregradu

.

(И те, которые ныне рождаются, умрут в определенное время,
Что видишь посаженным, следующий час унесет.
Некогда было ростком то, что ныне срубается древом;
Что ныне разрушаем, прежде было сооружено.
То с чрезмерным плачем влачим трудные времена
жизни, то разражаемся неумеренным смехом.
Все отнимается, ничто не является вечным
И ни в какой части вечно не пребывает
в ненарушимом движении.)[48]

Как только царица и ее сын были умерщвлены – дочь оставлена в живых, – туда, [где они были], привели несколько человек из [простого] народа, и [убийцы] насказали им, как мать и ее сын отравились, а дочь, говорили они, не выпила из кубка, в котором был яд, столько, чтобы от этого умереть; и видя мать и сына лежащими в объятиях друг друга мертвыми, поверили тому, что им насказали, и тотчас пошел по всей стране слух, что они сами себя отравили, и оба трупа, не совершая [над ними] никаких обрядов, отвезли в тот монастырь, где погребен был Борис, и закопали в землю, как животных. Тогда многие сердца были омрачены и не ведали о том [убиении], скорбя о бедственном положении страны, и отлично видели, что все идет неладно, и денно и нощно оплакивали свое несчастье и падение своего отечества, также весьма сожалели и никогда не могли забыть об юном витязе Федоре Борисовиче, но на все это была воля божия.

Димитрий весьма приблизился к Москве, но вступил в нее, только когда достоверно узнал, что вся страна признала его царем, и вступление свое он совершил 20 июня. И с ним было около восьми тысяч казаков и поляков, ехавших кругом него, и за ним следовало несметное войско, которое стало расходиться, как только он вступил в Москву; все улицы были полны народом так, что невозможно было протолкаться; все крыши были полны народом, также все стены и ворота, где он [Димитрий] должен был проехать; и все были в лучших нарядах и, считая Димитрия своим законным государем и ничего не зная [о нем] другого, плакали от радости. И миновав третью стену и Москву-реку и подъехав к Иерусалиму – так называется церковь на горе, неподалеку от Кремля, – он остановился со всеми окружавшими и сопровождавшими его людьми и, сидя на лошади, снял с головы свою царскую шапку и тотчас ее надел опять и, окинув взором великолепные стены и город, и несказанное множество народа, запрудившее все улицы, он, как это было видно, горько заплакал и возблагодарил Бога за то, что тот продлил его жизнь и сподобил увидеть город отца своего, Москву, и своих любезных подданных, которых он сердечно любил. Много других подобных речей [говорил Димитрий], проливая горючие слезы, и многие плакали вместе с ним; но, увы, когда бы они знали, что то были крокодиловы слезы, то не плакали бы, а учинили бы что-нибудь иное, но, по-видимому, воля божия должна была исполниться.