Россия, кровью умытая (сборник)

Они сцепились и оба рухнули на землю.

Девка завизжала.

Набежали партизаны.

Дерущихся разняли, пообрывали с них оружие. Шахтеры приняли сторону своего товарища, солдаты и матросы горой встали за атамана. Готова была вспыхнуть всеобщая потасовка, когда подошел командир шахтерской роты Мартьянов. Повелительным окриком он приказал своим людям разойтись. Шахтеры не выдали Машку и, усадив ее за свой стол, наперебой принялись угощать, подсовывая лучшие куски.

Атаман, оставшись с адъютантом с глазу на глаз, сказал:

– Шалим, приготовь за станицей две тачанки… Вымани лярву от этих коблов… Когда все будет готово – доложи… Я разорву ее лошадями.

Потянуло Черноярова домой. Захотелось хоть одним глазком глянуть на свой двор, пробежать по саду, завернуть в конюшню, слазить на чердак к голубям. Весь вечер поджидал, что явится кто-нибудь из домашних и позовет его. Чем ближе подходил к дому, тем больше волновался.

Окна были прикрыты ставнями, ворота на запоре.

Постучался… Сердце колотилось в ребра…

С хриплым лаем кинулись собаки… Калитку приоткрыл работник Чульча и, не узнав спросонья молодого хозяина, преградил ему путь. Не в состоянии выговорить ни слова, Иван оттолкнул калмыка и, отбиваясь от собак плетью, перебежал двор.

В сенных дверях его встретил сам Михайла.

– Батяня…

– А-та-та…

Иван сунулся было целоваться.

Старик оттолкнул его в грудь и хотел закрыть дверь, но сын уже протиснулся в сени.

– Ты так-то, батяня? – глухо спросил он и пьяно икнул.

– Серый волк тебе батяня, огрыза собачья… Осрамил на всю Кубань… Отец с наградами да грамотами службу нес, а сын – разбойник…

Иван промолчал и прошел в горницу.

По лавкам, вдоль стен, сидели старики – Карпуха Подобедов, Трофим Саввич Маслаков, Селенкин, братья Чаликовы.

– Здорово, казаки, – неласково сказал вошедший.

– Поди-ка, добро пожаловать… Здоров будь, атаман молодой…

В голосах угадывалась насмешка.

У Ивана зашумело в ушах, злоба колом встала в горле. Огляделся… Коптила привернутая лампа. Старые, в дубовом окладе, стенные часы, выпустив всю цепочку, стояли. Стол был завален немытой посудой. Домашних нигде не было видно.

– Где же… все? – спросил он отца.

– А тебе кого надо?

– Ну, брательник?.. Бабы?

– На улицу побежали, твоими молодцами любоваться… Меня, как старого кобеля, домовничать оставили, а я тоже не прочь бы подивиться на твой балаган…

– Живы?

– Кашляем… Бог смерти не дает.

– Не ждали?

– Все глаза проглядели, – качнулся доводившийся Чернояровым дальним родственником рыжебородый Селенкин и всхлипнул: – Ваня, не срами ты наш род-племя, не иди за этими городовиками: они босяки, самая голота, а ты ж казак, наш родный казак…

– Он, может статься, и казаком уже себя не считает… Нынче ведь всех на граждан повертывают? – подкольнул старший Чаликов.

Иван вскочил и опять сел.

– За обиду и за большую грубу слушать мне речи ваши, старики.

Загалдели все разом:

– Творец небесный…

– Какой ты, братец, стал чванливый…

– Помнишь, парень, как я тебя с горохом на огороде поймал да, спустив портки, высек?.. Давно ли было?.. А?.. Что время делает?.. Господи, твоя воля.

– Зачем пожаловал? – спросил отец, подойдя к сыну вплотную и не сводя с него свирепых глаз. – Мимо своей станицы тебе мало дорог?

Иван сидел на лавке прямо, как в седле, и чувствовал на лице горячее дыхание старика.

Михайла, с силой распуская пальцы и вновь свертывая их в кулак, говорил сквозь зубы:

– Бесовский вихрь крутит тебя?.. Лба не крестишь?.. В кабак пришел?.. Шапку долой!

Иван пересунул шапку с уха на ухо и, задыхаясь от обиды, туго выговорил:

– Уймись, батяня…

Отец сорвал с него шапку вместе с клоком волос и заорал:

– Руки по швам, сукин сын!

Иван бросился к двери, но первый же удар навесистого отцова кулака заставил его волчком завертеться по горнице… Он упал под ноги старикам, стукнулся затылком о чугунную ножку швейной машины и потерял сознание. Михайла сыромятным ремнем прикрутил сыну руки за спину и бросил его в подпол.