Россия, кровью умытая

Соломенные и камышовые крыши были раскрыты и стравлены. Перепавшие лошади грызли задки повозок, столбы и заборы, к которым были привязаны. Те, что прошли раньше, роспили колодцы. Кто следовал за ними, вычерпывали грязь из колодцев. Отступающим в хвосте армии не оставалось ничего.

В Кизлярском районе — реки вина, вина — разливанное море. Из погребов и подвалов выкатывали бочки: пили, лили, из колод вином поили лошадей. Голодные лошади быстро пьянели, бесились, натыкались на заборы, лезли в огонь. Горланящие люди и пляшущие лошади брели в лужах вина. Пенистое вино плескалось в отблесках пьяного зарева.

За всадниками шли, хватаясь за стремена, мирные жители.

— Господа товарищи… Тридцать бочек…

— Мало взяли. Тебя и самого давно бы собакам скормить надо было… Я видел, как искалеченный боец выпрашивал милостыню, вы жалели кусок хлеба и гнали его от своих домов.

— Одежонку позабирали…

— Брысь!

— Меня твой казак ударил.

— Казак? Ну, так получай еще от сотника! — И плетью через лоб.

— Бочонок меду…

Эскадронный Юхим Закора придержал коня и залился злобным хохотом:

— Хлопцы, а ну!

Всадники гикнули и напустились на жителей — гнали их по тротуарам, топтали конями, секли по глазам нагайками, лупцевали тупиями шашек. А в затылок, запрудив узкую улочку, валом валила — напирала лавина пехоты, кавалерии, обозов.

— Давай ходи, не задерживай!

— Лабинцы, подтянись!

— Вира! Полный ход!

Пьяно, вразнобой гремели оркестры.

По грязи, высоко задирая юбки, плясала сошедшая с ума сестра. Волосы ее были растрепаны, зубы оскалены, сбоку болталась походная сумка. С возу — из-под брезента — выглядывали раненые моряки и потешались:

— Гоп, кума, не журися… Гоп, гоп, гоп!

— Садись, прокатим!

— Как я сестру прижму к кресту и скажу: «Сестра, приголубь ради Христа».

— Ого-го-го-го… Черти непромыкаемые!

И долго еще оглядывались на горящий город, махали шапками, стреляли вверх.

— Прощай, Кавказ!

— Прощайте, горы и леса!

— Вся Расея наша, ха-ха-ха!..

— Могила, гроб смоленый!

— Эх, расставайся душа с телом! Прощай белый свет и писаны лапти!

В суровые просторы зимней степи уходили — партия за партией, отряд за отрядом, полк за полком…

Бригада Черноярова спешилась на базарной площади. Бойцы сдали коноводам коней и замитинговали.

— Нас продали! — орал уже успевший хлебнуть косоплечий пулеметчик Чаганов. — Куда идем? На живодерню? Нас продали и пропили…

— Брось, Чаган, — унимал его дружок, Буцой. — Кто нас с тобой продал и кому? За нас с тобой пятака никто не даст.

— Измена! — кричал кто-то в другой кучке. — На фронте дрались наги и босы, а тут погорают целые вагоны с обмундировкой… На фронте не хватало снарядов и патронов, а тут их горы.

Голоса ропота.

— Амба.

— Все наши комиссары и командиры с чемоданами бегут и покидают нас.

— Один лозунг — спасай шкуру!

Чернояров протискался в самую гущу толпы и вспрыгнул на воз:

— Братва…

Голоса понемногу стихали, но еще долго там и сям недовольные урчали и, как поленьями, кидали матюками. Говорил Чернояров:

— Братва, кругом измена! В нашем распоряжении только мы и дух наш! Но настанет час расплаты, и моя железная рука жестоко покарает всех трусов и предателей! Долой панику! Долой уныние! Будем биться до конца! А кто не хочет оставаться в бригаде — сдавай в обоз свою партизанскую совесть, коня, винтовку и уходи с глаз моих долой!.. Братва, отступаем на Астрахань. Путь наш будет тяжел. Четыреста верст дикой калмыцкой степи. Ни воды, ни фуража. Здесь устраиваем дневку. Запасайся, кто чем сумеет. Выбрасывай все барахло. В походе будет дорог каждый лишний клок сена и каждая горсть овса. Сам буду осматривать кобуры и сумы. У кого найду хоть одну лишнюю тряпку — пощады не проси. Приказываю перековать коней на шипы. Приказываю проверить седловку, дышла, упряжь, сварку шин и клепку на повозках, чтоб ни один гвоздь не болтался. Обозу поднять пятьсот ведер вина. Здоровый будет получать по чарке вина на сутки, больной — по три. Береги коня. Завтра на рассвете выступаем. Митинг окончен. Без шуму расходись по квартирам.

Всю ночь на полный ход работали кузницы.

На заре бригада снялась и, пропустив вперед обоз, двинулась в свой последний поход. Все три полка отступали в относительном порядке. Эскадроны шли, как того требует полевой устав, переменным аллюром. Самые бывалые время от времени спрыгивали с седла и шагали рядом с конем, держась за луку. Иные ехали на запряженных парами и тройками тачанках. За тачанками на привязи бежали подседланные кони. Фуражиры и разведчики в поисках сена отрыскивали в стороны от дороги и часто вместо сена привозили на крупе коня подобранного в степи больного партизана.

На рубеже калмыцких земель, на одном из последних хуторов, бригада остановилась на привал.

Чернояров сидел в хате перед открытым окном и посасывал трубку. Бойцы — кто спал, кто резался в карты: на кону вороха керенок, патроны, золото и серебро.