Россия между дикостью и произволом. Заметки русского писателя

«Присосался, кривой чёрт!»

И тотчас же сообразил:

«Кабы он, дьявол, не покинул меня тогда, на мосту, – ничего бы и не было со мной!»

Народа в тупике прибавлялось, разговор становился всё более тревожным, всё менее ясным для Бурмистрова.

Кто-то говорил густым и торжественным голосом, точно житие читая:

– Ходит по городу старушка нищая Зиновея и неизвестная никому женщина с ней, – женщина-то, слышь, явилась из губернии, – и рассказывают они обе, будто разные образованные люди…

– Слободские идут!

– У собора сотен пять народу!

– Слободские – это беда!

– Один Вавила Бурмистров, боец-то их, на десять человек наскандалить может…

Вавила невольно пугливо откинулся от забора, но – ему было приятно слышать мнение горожан о нём. И на секунду в нём явилось острое желание прыгнуть через забор, прямо в середину кучи этих людей, – эх, посыпались бы они кто куда!

Он улыбнулся, закрыл глаза, его мускулы сами собою напрягались.

За забором горожане гудели, как пчелиный рой:

– В том соображении, что господь бог, святая наша церква и православное духовенство едины есть народу защитники-ходатели, то решили эти учёные, чтобы, значит, церкви позакрыть…

– Кожемякин вчера успокаивал, что ничего-де худого не будет…

– А свобода эта, всем данная, – ничего?

– Начнётся от них, свободных, городу разорение!

– Все дела остановились – какие могут быть убытки, а? Да будь-ка я на месте головы, да я бы, – ах, господи! гонцов бы везде послал…

– Что же, братцы, делать?

«Боятся, черти!» – соображал Вавила, оскалив зубы. Тревога обывателей была приятна ему, она словно грела его изнутри, насыщая сердце бодростью. Он внимательно рассматривал озабоченные лица и ясно видел, что все эти солидные люди – беспомощны, как стадо овец, потерявшее козла-вожатого.

И вдруг в нём вспыхнул знакомый пьяный огонь – взорвало его, метнуло через забор; точно пылающая головня, упал он в толпу, легко поджигая сухие сердца.

– Православный народ! – кричал он, воздевая руки кверху и волчком вертясь среди напуганных людей. – Вот он я, Бурмистров, – бейте! Милые – эх! Понял я – желаю открыться, дайте душу распахнуть!

От него шарахнулись во все стороны, кто-то с испуга больно ударил его по боку палкой, кто-то завыл. Вавила кинулся на колени, вытянул вперёд руки и бесстрашно взывал:

– Бей, ребята, бей! Теперь свобода! Вы – меня, а вас – они, эти, которые…

Он не знал – которые именно, и остановился, захлебнувшись словами.

– Стой! – крикнул Кулугуров, взмахивая рукой. – Не тронь его, погоди!

– Я ли, братцы, свободе не любовник был?

Обыватели осторожно смыкались вокруг него, а Бурмистров, сверкая глазами, ощущал близость победы и всё более воодушевлялся.

– Что она мне – свобода? Убил я и свободен? Украл и свободен?

– Верно! – крикнул Кулугуров, топая ногами. – Слушай, народ!

Кто-то злобно и веско сказал:

– Да-а, слушай, он сам, чу, третьего дня, что ли, и впрямь человека убил!

– Да ведь он о том и говорит! – орал старый бондарь.

– Видали? – подпрыгивая, кричал Базунов. – Вот она – свобода! Разбойник, а и то понял! Во! Во-от она, русская совесть, ага-а!

Вавила немножко испугался и заиграл с жаром, с тоской и отчаянием.

– Верно – убил я! Убежал разве? Нету! Судите – вот я! Кого я убил?

Ему снова захлестнуло язык, сжало горло, он схватился руками за грудь и несколько страшных секунд молчал, не зная, что сказать.

Вокруг глухо бормотали:

– Кается!

– От души, видать!

– Простой народ – он завсегда бога помнит! А эти разные образованные – они вон, слышь, и над богом издеваются…

– Ну всё-таки убийство ежели…

– Кого я убил? – крикнул Вавила. – Выученика Тиунова, кривого смутьяна…

Он сам удивился своим словам и снова на секунду замолчал, но тотчас понял выгоду неожиданной обмолвки, обрадовался и вспыхнул ещё ярче.

– За что я его? За поганые его стихи, ей-богу, братцы! За богохульство! Я знаю – это кривой его выучил, фальшивый монетчик! Не стерпело сердце обиды богу, ну, ударил я Симку, единожды всего, братцы! Такая рука, – я ничего не скрываю, – такая сила дана мне от господа! И – тоже – где убил! У распутной девки! Там ли хорошему человеку место?

Мещане угрюмо смотрели на него, а Кулугуров убедительно говорил, покрывая крики Вавилы:

– Мы в этом не судьи, нас эти дела разбойные не касаются! А что он против свободы – это мы можем принять!

– Нет, кривой-то, а? – злобно воскликнул кто-то. – Везде!

– Смутьянишка, дьявол!

– Старушку бы эту Зиновею – и женщину с ней – тоже бы заставить, – пусть расскажут про антихристовы затеи эти…

Чей-то тревожный голос крикнул:

– Глядите-тка, сколько их к собору прёт! Сомнут они нас, ей же богу! Братцы!

– И мы туда! – загремел Кулугуров. – Али мы не граждане в своём городе? И ежели все нас покинули без защиты, как быть? Биться? Вавил, айда с нами, скажи-ка им там всё это, насчёт свободы, ну-ка!

Он засучил рукава пиджака по локоть и сразу несколькими толчками сбил, соединил всех в плотную, тяжёлую кучу. Бурмистрова схватили сзади под руки и повели, внушая ему:

– Ты – прямо говори…

– Не бойсь, поддержим!

– Полиции нет…

– Мы тебе защиту дадим…

– Насчёт кривого-то хорошенько!..