Россия молодая (Книга 1)

- Ваш лоцман, - сказал шхипер Агафонику, - чистое чудо! Я не могу не уважать подлинное умение, но еще глубже, мой отец, я уважаю талант. Во всякой работе можно быть умелым, и это очень хорошо, но от умения до таланта - как от земли до небесной лазури. Ваш монастырский лоцман наделен подлинным умением. Бог всеблагий подарил ему и талант моряка. Большой Иван не боится стихии воды. Стихия ветра тоже не страшна ему, а его несколько грубые манеры не лишены своеобразного величия. В море, в шторм, от чего, разумеется, боже сохрани, такой помощник - сущая находка...

Митенька переводил, счастливо улыбаясь...

Шхипер вынул из кошелька, висевшего на поясе, золотой, положил его на стол перед Рябовым, слегка поклонился, прося принять.

- Сей кормщик еще и богобоязнен, - произнес келарь, протягивая руку к золотому, - потому все свои зажитые деньги отдает монастырю.

И Агафоник спрятал монету в свой просторный, вышитый, засаленный кошель.

- А вы, дети, ступайте! - сказал он Митеньке и кормщику. - Ступайте, что тут рассиживаться...

Медленно пошли Рябов и Митенька по натертой воском палубе к трапу и вскоре поднялись на бревенчатый осклизлый причал Двины, где дожидался купцов черный люд.

- Чего там? - спросил один, с красными глазами, с запекшимся, точно от жару, ртом.

- Худее худого! - молвил Рябов.

Толпа тотчас же сгрудилась вокруг них - надавила так, что Митенька крякнул.

- Но, но - дите мне задавите! - сказал Рябов.

- Не берут товары-то? - спросил другой мужичонко, в драном кафтане, изглоданный, с завалившимися щеками.

Полуголые дрягили - двинские грузчики, здоровенные, бородатые, с крючьями - заспрашивали:

- А дрягильские деньги когда давать будут, кормщик, не слыхивал ли?

- Сколько пудов перевезли, как теперь-то?

- Онуфрий брюхо порвал, вот лежит, чего делать?

Тот, которого назвали Онуфрием, лежа на берегу, на рогоже, дышал тяжело, смотрел в небо пустыми, мутными глазами.

- Как хоронить будем? - спросил кто-то из толпы.

Один вологжанин, другой холмогорец - закричали оба вместе:

- Провались они, гости, испекись на адовом огне, нам-то наше зажитое получить надобно...

- Нанимали струги, а теперь как? Ты скажи, кормщик, что нонче делать?

Еще один - маленький, черный - пихнул Рябова в грудь, с тоской, с воем в голосе запричитал:

- Сколько ден едова не ели, как жить? Кони не кормлены, сами мы коростой заросли, на баньку, и на ту гроша нет, чего делать, научи?

Мягко ступая обутыми в лапти ногами, сверху, по доскам спустился бородатый дрягиль, присел перед Онуфрием на корточки, вставил ему в холодеющие руки восковую свечку.

Рябов вздохнул, стал слушать весельщика. Тот, поодаль от помирающего Онуфрия, говорил грубым, отчаянным голосом:

- Перекупщики на кораблях на иноземных? Знаем мы их, шишей проклятущих, фуфлыг - ненасытная ихняя утроба. Сами они и покупают нынче все, сами и продавать станут. Теперь нам, мужики, погибель. В леса надобно идти, на торные дороги, зипуна добывать...

- А и пойдем! - сказал тот дрягиль, что принес Онуфрию отходную свечку. - Пойдем, да и добудем...

Приказный дьяк-запивашка, весь разодранный, объяснял народу козлогласно:

- Ты, человече, рассуди: имеет иноземец дюжин сто иголок для шитва? Зачем же ему иголки те через руки пропускать, наживу давать еще едину человеку, когда он сам их и продаст, да с превеликой выгодой, не за алтын, а за пять...

- Кто купит? - спросил дрягиль, продираясь к дьяку. - Когда алтын цена...

- Купишь. Сговор у них! Иноземец друг за дружку горой стоит, у них, у табашников проклятых, рука руку моет...

С "Золотого облака" ветер порой доносил звуки услаждающей музыки, оттуда и туда то и дело сновали сосудинки - возили купцов, таможенных толмачей, солдат, иноземных подгулявших матросов, квас в бочонках, водку в сулеях.

- Договариваются? - спрашивали с берега.

- Толкуют! - отвечали с лодок.

- По рукам не ударили?

- То нам неведомо!

Мужики пили двинскую воду, щипали вонючую треску без хлеба, вздыхали, поругивались. Один, размочив хлебные корки в корце с водой, жевал тюрьку беззубым ртом. Другой завистливо на него поглядывал. Еще мужичок чинил прохудившийся лапоть, качал головой, прикидывал, как получше сделать. Еще один все спрашивал, где бы продать шапку.

- Шапка добрая! - говорил он тихим голосом. - Продам шапку, хлебца куплю...

Подошел бродячий попик, поклонился смиренно, спросил, не имеют ли православные до него какой нуждишки.

- Нуждишка была, да сплыла, - молвил пожилой дрягиль. - Вишь, отмучился наш Онуфрий. Так, не причастившись святых тайн, и отошел...

Попик укоризненно покачал головою.

- Может, рассказать чего? - спросил он.

- А чего рассказывать? Мы и сами рассказать можем! - ответил вологжанин. - Вот разве, когда конец свету будет?

Свесив короткие ножки над Двиною, попик уселся, рассказал, что теперь мучиться недолго, раньше в счислении сроков великих ошибались, а ныне страшного суда вскорости надобно ждать...

Рябов молчал, слушал с усмешкой.

- Эй, кормщик! - крикнули с лодки.

Он обернулся. Агафоник с посохом, насупленный, подымался на берег.