Россия молодая (Книга 1)

Закусить пошли вниз, в камору, пестро и богато украшенную резьбою и лазоревым сукном. Здесь, на лавке, прикрытый до горла козловым одеялом, дремал бородатый человек, немолодой видом, с плешью, с острым, как у покойника, носом.

- Тимоха! - воскликнул Рябов, едва взглянув на спящего. - Кочнев!

- Он самый! - ответил Федор. - Вспомнил?

- Да как не вспомнить, коли мы с ним на Черной Луде почитай сорок дней едину морошку ели, да богу молились, да крест ставили. Привелось!

И Рябов, присев на корточки возле лавки, с ласковой улыбкою стал толкать Тимоху, таскать за бороду, пока тот не открыл глубоко ввалившиеся глаза и не вздохнул.

- Не признаешь? - спросил кормщик.

Слуга принес деревянную мису с двинскими шаньгами, облитыми сметаной, битой трески в рассоле, каши заварухи - горячей, с пылу с жару, густого темного пива в жбане. Иевлев сел за стол, Федор против него. Рябов подал Тимохе пива в точеной деревянной кружке, спросил:

- Так и не признаешь?

Тот все смотрел, моргая, потом сказал:

- Немощен я, куда мне...

Помочил усы в пиве и вновь улегся лицом к стене. Рябов, недоумевая, посмотрел на Федора. Тот просто ответил:

- Помрет скоро. Внутренность у него отбитая вовсе. Как яхту сию зачали строить, зашибли его полозом, поперек чрева полоз упал.

Кормщик хмуро сел к столу, налил себе пива, спросил:

- За каким же лихом мотаете вы его на корабле?

- То сам Тимофей приказал взять его на яхту, хоть бы даже и помирал вовсе. Да и понять душу мастера надобно: сам судно построил, все оно его рук дело. Быть бы ему наипервеющим корабельным мастером на Руси, коли бы пожил еще. Для сей яхты чертежи на песке хворостиной выводил, и все мнился ему корабль для океанского ходу, стопушечный, на три дека, - будто велено ему, Тимофею, строить. Грамоты знает мало, цифирь ведает чудно: что и вовсе не слышал, а что и крепко понимает; все мне бывало сказывал: "Считай, Федор, мыслимо ли кокоры врубить так-то, коли полоз поставим мы кораблю такой-то..."

Кочнев застонал на своей лавке, с трудом повернулся от стены. По исхудалому измученному лицу ползли капли пота.

- Худо, Тимофей? - спросил Федор. - Может, попа покликать?

- А я, может, и не помру. Не хочу помирать и не стану! - сказал Кочнев. - Ну его к ляду, попа вашего...

И опять застонал.

- Не признаешь меня, мастер? - спросил Иевлев.

Кочнев не ответил - задремал.

- Оживет еще Тимофей! - негромко сказал Рябов. - Я ихнюю породу знаю жилистые люди. В воде не тонут, в огне не горят...

- Как с точильными работами справились? - спросил Иевлев. - Дело куда как нелегкое...

- А братец сам точить зачал, - ответил Федор. - Ему как в голову что зайдет - никаким ладаном не выкуришь. Выточу, говорит, и шабаш. Я, говорит, человек, богом взысканный, и коли захочу, так меня не остановишь. Привез в Вавчугу станок точильный, привод поставил и давай точить. Сколь ни точит нейдет дело. Ободрался весь, руки в кровище, глаза дикие. Ну, попался об ту пору мужичок ему, кличкой Шуляк. Сам квелый, богомолец - на Соловки собрался, да путь длинный, не осилил. Осип его и подобрал. "Точить, спрашивает, можешь?" - "Отчего, - отвечает мужичок, - отчего и не мочь? Можем. Такое наше дело, чтобы, значит, точить". А Осип ему: "Блоки корабельные будешь точить". Мужик, известно, блоки в глаза не видывал. Тут в помощь Тимофей кинулся: так, дескать, и так делай. А братец свое: "Коли выточишь - озолочу, коли не осилишь - повешу!"

Федор тихо засмеялся, собрал со скатерти крошки, кинул в окно чайкам.

- Напугался мужик. Уж я его утешал-утешал. Ничего, водицы попил, давай точить. Ну и выточил.

- Здесь мужичонко-то? - спросил Иевлев.

- А куда ему деваться? Нарядили в кафтан, сапоги дали, шапку. Давеча Петр Алексеевич как про сие прослышал, засмеялся и говорит - корабельный, мол, тиммерман Шуляк.

Сощурив умные глаза, прихлебывая вино, Федор заговорил опять, и под редкими пушистыми его усами заиграла добрая улыбка.

- Братец мой, он, коли подумать, со своим звероподобием - чистый злодей. А ведь без злодейства разве раскачаешь наши-то края придвинские? Сто лет скачи - не доскачешь, мхи, болото - тундра, одним словом. Комарье насмерть заедает, волки стаями ходят. А с моря-то дует, дует...

Выражение робости вдруг исчезло с лица Федора, взор его блеснул, голос стал сильнее.

- С моря тянет, тянет! - сказал он. - Ох, господин, не знаю вашего святого имечка. Тянет с моря, зовет, манит оно, море. Вот сию яхту построили, - может, и комом первый блин, да ведь первый. И по нем видно, что способны настоящие суда строить, да с пушками. Добро бы море было не наше, добро бы деды наши на Грумант не хаживали, добро бы мозгов у нас не хватало, али народ наш беломорский моря бы боялся. Нет, не боязлив помор, смел, крепок да честен - ништо ему не страшно. Ходи мореходом. Так нет того - рыбачим да промышляем, а идут к нам иноземцы на своих кораблях. Посмотришь - горько станет...

Федор задумался, подперев голову руками. Сильвестр Петрович медленно потягивал пиво, тоже думал. В это время наверху барабаны дробью ударили тревогу - алярм. Иевлев поднялся, за ним пошли Рябов с Федором.