Россия молодая (Книга 1)

Попозже пришли с поздравлениями три старых друга - таможенные солдаты Сергуньков, Алексей да Прокопьев Евдоким, холмогорский искусник, косторез и певун. За день Прокопьев выточил капитану для шпажного эфеса щечки из старой кости. Щечки пошли по рукам, на них Евдоким с великим и тонким искусством изобразил корабли, море и восходящее солнце. Все хвалили искусника. Евдоким сказал скромно:

- Что я, пусть сам господин капитан покажет свои поделочки. Мы с ним не ровня в том мастерстве...

Сильвестр Петрович с удивлением посмотрел на Крыкова, Таисья открыла сундук, выставила на оловянную тарелку рыбаря в море, резанного из моржового клыка. Рыбак-кормщик стоял у стерна, ветер спутал ему волосы, рыбак смотрел вдаль, в непогоду, ждал удара разъяренной бешеной стихии.

- Тятя мой! - сказал в затихшей горнице Ванятка.

- Твой, дитятко! - тихо ответил Иевлев, гладя мягкие кудри ребенка.

Таисья смотрела на рыбаря молча, спокойно. Но где-то в глубине ее глаз Иевлев увидел вдруг такую гордость, что сердце его забилось чаще. Понял: и по сей день счастлива она тем, что любил ее Рябов, и по сей день горда им, и по сей день верна не его памяти, а ему самому.

Поздно ночью, когда пили последнюю, разгонную за многолетие и славную жизнь капитана Крыкова, с визгом растворились ворота, во двор въехал стеганный волчьим мехом возок для дальнего пути, ямщик распахнул дверь, крикнул:

- Эй, кто живет, выходи гостей встречать...

Иевлев вышел, опираясь на палку, вглядываясь в ночную тьму. Из возка ямщик с трудом вынул один сверток, потом другой. Бесконечно милый голос попросил:

- Осторожнее, дяденька, не разбуди их...

Сильвестр Петрович охнул, сбежал вниз, обнял Машу, потеряв палку, понес детей в дом. Афанасий Петрович в расстегнутом кафтане светил на пороге сеней, фыркали кони, заплакала, вдруг испугавшись суеты, младшая иевлевская дочка - Верунька. Маша, став на колени, раскручивала на старшей меховые одеяла, младшую, плачущую, смеясь раздевала Таисья. Бабка Евдоха с Крыковым затапливали баню, проснувшийся Егорша метался с закусками кормить путников; ямщика офицеры потчевали водкою, спрашивали, кто приехал. Ямщик выпил, утерся, поблагодарил, рассказал, что привез добрую женщину, за весь путь ни единого разу на него не нажаловалась, никто его в зубы не бил, кормила своими подорожниками.

Уже светало, когда Маша с дочками вернулась из бани и села за прибранный стол - не то обедать, не то завтракать, не то ужинать. Девочки ели молча. Ванятка, так и не уснувший в шуме и суете, с любопытством на них посматривал. Таисья угощала, радовалась, что вот нынче и Сильвестр Петрович заживет, как другие люди живут, - всем семейством. Глаза у Маши ласково светились, за дорогу она похудела, девичье лицо ее стало еще тоньше. Сильвестр Петрович, любуясь на жену, сказал негромко:

- В другой раз в Архангельск приехала. Не миновать теперь и третьего. А может, навовсе тут останемся. Построим дом возле реки Двины, да и станем жить. А, Машенька?

Маша улыбалась, взгляд ее говорил: "Где скажешь - там и станем жить!"

- Что молчишь, молчальница? - спросил Сильвестр Петрович. Рассказывай, что на Москве? Кого видала, что слыхала?

- Писем привезла - сумку, - сказала Маша. - Все тебе пишут, Сильвестр Петрович, - и Апраксин, и Измайлов...

- Измайлов? - удивился Сильвестр Петрович.

- Он. Из Дании - послом там в городе Копенгагене. Меншиков пишет, Александр Данилыч, другие некоторые из вашей кумпании...

Егорша принес сумку, расстегнул ремни, снял сургучную печать. Сильвестр Петрович, придвинув к себе свечу, хмурясь читал мелкие строчки письма Измайлова. Маша спросила беспокойно:

- Недоброе пишет?

- Андрея Яковлевича, князя Хилкова, шведы заарестовали, - сказал Иевлев сурово, - сидит за крепким караулом, всего лишен, а здоровьем слаб...

Маша всплеснула руками, перестала есть. Сильвестр Петрович снова зашуршал листами писем. В наступившей тишине Ванятка вдруг сказал иевлевским девочкам:

- А у дяди Афони нынче шпага есть. Показать?

Девочки, не отвечая, причмокивая, с аппетитом ели масленые блины.

- Вы безъязыкие? - спросил Ванятка.

- Мы кушать хотим! - сказала старшая.

- Ну, кушайте! - дозволил Ванятка.

Когда Маша с детьми и Сильвестр Петрович ушли на свою половину, Крыков, пристегивая шпагу, тихо, одними губами спросил:

- Какое же будет твое решение, Таисья Антиповна?

Таисья вздохнула, поглядела в сторону.

- Я не тороплю! - словно бы испугавшись, заговорил Крыков. - Я, Таисья Антиповна, буду ждать сколько ты велишь. Год, еще два... Ты только оставь мне надеяться, окажи такую милость...

- Много ты ко мне добр, Афанасий Петрович, и того я тебе вовек не забуду.

- Хорошее начало! - грустно усмехнулся Крыков. - Теперь-то я знаю, каков и конец будет...

- Люб он мне навечно, до гроба моего, Афанасий Петрович. Как же быть-то?