Россия молодая. Книга 1

– Недоимщиков имать и – на верфь. За самоединами в тундру пошлем рейтар, всех возьмем подчистую. По острогам дальним, по становищам рыбацким многие люди вольно живут, – всех погоним на верфи. Зверевщиков, посадских, медников, Калашников, дрягилей, распопа бродячего, богомольца, что на Соловецкие острова собрался, – всех возьмем, все будут государев флот строить...

Баженин поднялся, низко поклонился. Движения его стали суетливыми, он заговорил быстро, побожился, закрестился перед иконами, пятясь пошел к дверям. Но Федор Матвеевич не дал ему уйти, поманил к себе. Баженин, моргая, посапывая, подошел. Апраксин сказал ему негромко, с угрозой в голосе:

– Кормовых шесть алтын. Коли украдешь, что на трудника дадено, пощады себе не жди. Я ведаю, с тебя многие тянут, посула просят, – так ты мздоимца шли ко мне. Справлюсь. Коли лес на корабли будешь ставить сырой – сгною в подвале монастырском, никто и не узнает, где помер Осип Баженин.

Осип Андреевич поднял руку для крестного знамения, Апраксин топнул ногой, крикнул:

– Не кощунствуй! Ты не богу молишься – ефимкам; волк ты, тать, един бог у тебя – мошна. Сиди и молчи. Я за Снивиным послал, надо дело спехом делать.

Баженин опять сел на стул, кривляясь спросил:

– Коли я так уж плох, зачем меня держишь, Федор Матвеевич? Строил бы сам корабли!

Апраксин не ответил, все ходил из угла в угол. Сильвестр Петрович тоже молчал, думал свои невеселые думы: погонят народишко неволею, забренчат люди цепями, как с такими корабельщиками корабли строить?

Снивин вошел боком, поклонился, движением плеча сбросил с себя широкий, намокший под дождем плащ, поддернул усы в разные стороны. Набивая толстым пальцем трубку, заговорил, словно заскрипел железом:

– Я имел честь несколько подумать над тем, что вы, сэр, мне предложили. Я имею план действий. Большое подворье будет заменять долговую тюрьму. Мы сделаем алярм, и все, кто не имеет полную уплату...

– Вздор! – сказал Апраксин. – Какая там долговая тюрьма! Затянется больно. Вы сделаете алярм и у всех посадских будете спрашивать бирку...

Он порылся в кармане, вытащил обрывок кожи с тавром, бросил на стол.

– Сия бирка означает, что подати все уплачены. Ежели такой бирки нет, имать и – на верфь. Делать спехом, ночью, по барабанному бою и трубной тревоге. Делать в великой тайности. Прежде, чем начнете объезд с рейтарами, на верфях на обеих – и на Соломбале и на Вавчуге – надобно какие ни есть дома выстроить для работных людишек, для трударей. Нынче осень, скоро стужа наступит...

Снивин, слушая, вытащил из-за обшлага карту, ловко развернул ее и, тыча трубкой, перебил:

– Так, сэр, так, я вас понимаю. Прошу смотреть сюда. Здесь – Курья, Соломбала; деревни – Якокурская, Ижемская, Прилуцкая. И далее – Кехта, Ненокса. Сюда смотреть – Солза, Холмогоры; посад Курцево, Глинка, Верхняя половина, Ивановский конец. Много людей, много мужиков, – бирки не имеет никто...

Он вопросительно взглянул на Апраксина, тот кивнул. Полковник сделал на карте магическое кольцо, захохотал, прихлопнул по столу ладонью:

– Как в мышеловке. Никто не уйдет! Двести мужиков, триста, четыреста. Будут работать! Будут очень старательно, очень почтительно, и днем и ночью работать. Вы будете довольны, господин Баженин будет доволен, государь будет доволен!

Когда Баженин и Снивин ушли, Сильвестр Петрович с горечью в голосе сказал:

– Как погляжу я, Федор Матвеевич, то иноземец на сии дела дивно хорош. Кому русского мужика за хрип брать, как не заморскому жителю. И только лишь потому, что жалости иноземец к нашему народу не имеет нисколько. Да и зачем жалеть? Для какого такого прибытку?

Апраксин молчал, поигрывал медным большим циркулем.

– Страшно мне, Федор, – тихо сказал Иевлев. – Так-то страшно, словами и не выговорить!

– Чего ж тебе страшно, Сильвестр Петрович?

– А того страшно, господин воевода, что больно нешуточное дело затеяно. И чую – не един, не два, не три человека помрут злою смертью на наших верфях. Чей грех-то будет?

– Ей, милый, – жестко усмехнулся Апраксин. – Греха бояться – детей не рожать, одначе – рожаем. Ну, помрут, а как до сих пор жили, то не грех нам был? И в старопрежние годы мало ли лютой смертью народ помирал? Мало ли видел ты побитых, пораненных, опившихся водкой в царевых кабаках, юродивых от доброго житья, потоптанных конями, порубленных татарскими саблями, угнанных ливонцами, свейскими, скончавшими житие свое многострадальное в дальних злых землях? О том думаем ли мы, Сильвестр?

Взор его блеснул сурово и решительно, он подошел к Иевлеву, спросил:

– Что человеку есть Русь?

Сильвестр Петрович смолчал, глядя на Апраксина.