Россия молодая. Книга 1

– Мамка, а где тятька наш? Мамка, а чего тятька не идет?

– Мамка, рази тятька еще с моря не вынулся?

– Мамка, тут рыбкой торгуют?

Таисья прижала лицо к частоколу, но никого не увидела, только бревна лежат да два какие-то иноземца прохаживаются, гогочут друг с другом. Простояла долго, до ночи, ни на что не надеясь, ничего не ожидая. И все время к воротам подходили то стрельцы, то драгуны, то рейтары, то таможенные солдаты, вели мужиков из дальних мест – строить корабли.

Ночью Таисья пришла к бабке Евдохе и молча легла на лавку. Бабка сварила сбитню, она не стала пить.

Лежала, не смыкая глаз, в темноте и слушала – все казалось, что-то услышит...

5. ЛЮДИ СОГНАНЫ

На рассвете Сильвестр Петрович приехал на Соломбальскую верфь и велел тотчас же бить в барабан. Барабан отыскался не сразу. Было темно, мозгло, стоял такой плотный туман, что огни караульных костров казались бледными и совсем маленькими. Люди под барабанный бой поднимались с трудом, не понимали – куда им идти, чего от них хотят. Иноземец надзиратель Швибер с кнутом в руке покрикивал в тумане:

– Ну, ну, быстрее, ну, ну...

Иевлев быстрым шагом обошел землянки, везде на два-три вершка стояла вода, спать люди тут не могли, эту ночь народ промучился у леса, назначенного к постройке второго эллинга, у стен верфи, у длинного низкого амбара, в котором сложена была пенька, смола, канаты, топоры, пилы, гвозди...

– Где избы для трударей? – странным голосом спросил Иевлев у надзирателя Швибера.

Тот испугался этого странного голоса, спрятал кнут за спину, сказал, что давеча господин Баженин лес для изб доставил многими плотами, да сложить не поспели. Сильвестр Петрович тем же странным голосом велел послать за Осипом гонца, да со спехом.

На верфи, огороженной впрок не для одного, не для двух, не для трех кораблей – куда поболее, горели костры, варилась для трударей жидкая кашица. Водовозы возили колодезную воду; под мерное «раз-два взяли» народ разгружал лес с плотов, только вчера пригнанный с баженинских пильных мельниц из Вавчуги. Работали вместе – рыбак с пономарем, беглый поп с кузнецом, землепашец с медником, калашник с лодейным кормщиком...

Корабельные мастера Николс да Ян, сидя в домике, построенном для них на верфи, пили кофе со сливками, с гретыми калачами. Мастер Ян неторопливо рассуждал, поглядывая на Сильвестра Петровича хитрыми глазками:

– Двинянин должен иметь к нам, господин, страх. Один большой неимоверный страх. Тогда мы будем иметь корабли. Первый день на верфи – первый страх. На всю его жизнь – страх. Испуг. Ужас, да, вот как. Больше работают – меньше бить. Меньше работают – больше бить!

Иевлев молчал. Сердце его стучало толчками, щеки горели. Он старался не смотреть на мастера Яна, медленно жующего гретый калачик.

– Быть может, вы желаете выпить чашечку кофе? – спросил Николс.

– Нет, я не желаю чашечку кофе! – ответил Иевлев.

– Страх, испуг, ужас – очень хорошо! – продолжал мастер Ян. – Только так. Иначе нельзя их удержать.

– О! – сказал мастер Николс. – Это слишком! Даже ученого медведя не надо всегда бить. Мастер Ян несколько преувеличивает...

Они допили свой кофе. Мастер Николс показал Иевлеву сырое пятно на стене, сказал с усмешкой:

– Сюда надо хороший ковер, не правда ли, господин?

– Если мы сюда попали, то для хорошо, а не для плохо! – подтвердил мастер Ян.

– Оно так! – сказал Иевлев, но таким голосом, что оба мастера с живостью на него взглянули. – Оно так! – повторил Сильвестр Петрович. – Чтобы по-доброму было.

– По-доброму! – обрадовался Ян.

– По-доброму, по-доброму! – повторил Николс.

– А чтобы по-доброму, – задыхаясь и не сдерживаясь более, заговорил Иевлев, – а чтобы по-доброму, вы про страх тот, о коем изволили говорить, забудьте на веки вечные, ибо двиняне есть люди ничем не хуже, а может, и лучше вас, господа корабельные мастера. И первый страх, и первый день, и испуг – чтобы я сих слов не слыхивал, ибо сие вам обернется от меня таким страхом, что дорогу в свои родимые места позабудете, и как кофе пить и калачи есть не вспомните...

Мастер Ян открыл рот, мастер Николс вскочил с места.

– Поняли, о чем толкую? – спросил Иевлев.

– О да, разумеется! – сказал Николс.

– Идти пора!

Сторонясь Иевлева, оба мастера повязали шеи шарфиками, напялили меховые кацавейки, поверх – смоленые курточки, потом шапочки с наушниками, потом рукавицы. Оба мастера боялись простуды.

В сенцах мастер Ян снял с полки фонарь, засветил, распахнул перед Иевлевым дверь.

Николс вышел к людям – рассказать, каков будет порядок на верфи, как строить корабли. Он думал, что хорошо говорит по-русски, но его почти никто не понимал. Да и не слушали. Зачем слушать? Что узнаешь от этого коротконогого, писклявого, чужого?

Рябов стоял крайним, у самого двинского берега. Рядом с ним зло ухмылялся Семисадов – кормщик, бывший матрос царева корабля. Подалее стоял Митенька, опирался на посошок. За ним вздыхали, слушая мастера Николса, Нил Лонгинов, Копылов. Дальше стояли дед Федор, Аггей, Егорка – тот самый, которого Рябов сманил из монастыря в матросы. Вот тебе и матрос Егорка!