Россия молодая. Книга 1

Рябов сидел неподалеку от Молчана, смотрел, как сошлись у него брови над переносьем, как блеснули белки полузакрытых глаз, как притопнул он лаптем:

За столами-то сидели да двенадцать молодцов,
Да двенадцать молодцов-то, все донских казаков,

И вновь с угрозой – тихой и гневной:

Как один-то был молодчик, он почище всех,
По суденцу молодчик все похаживает,
В звончатые он во гусельки поигрывает,
Вспоминает батюшку – славный тихий Дон...

Песня старикам не понравилась, что мало божественная. Молчан посмеивался, показывая ровные белые зубы, улыбка у него была недобрая, жестокая. Рябов задумчиво сказал:

– Нет, песня ничего! Неспроста поется...

Молчан быстро на него взглянул, вновь потупился. Старики завели свое – про сердитого бога. Когда кончили и стали хвалиться каждый своей песней, Семисадов плюнул и велел Молчану показать, чего-де он еще может, да сполна. Молчан не отвечал, улыбался.

– А что это, дяденька, за человек такой – в твоей песне на гуслях играл? – спросил из дальнего угла Митенька.

– Человек наибольшой...

– Кто ж он?

Молчан обвел взглядом избу поверх голов трударей, сказал негромко, но так, что слышали все:

– Песня сложена про Степана Разина, вот про кого.

В избе сделалось тихо. Старики у печки перешептывались между собой. Семисадов громко вздохнул. Молчан потянулся так, что захрустели кости, спросил:

– Напужались?

И стал разуваться – спать. Старый Пайга пошел к двери – укладываться на холодке.

– Да ты погоди! – попросил Молчана Рябов. – Чего заспешил? Хорошо поешь, еще спой.

– Спеть? Так вы боитесь песен...

– Зачем нам бояться? – спросил Семисадов. – Песня, она для того и песня, чтобы ее пели. А песни твои хорошие – вольные.

Молчан спел еще:

Ух, вы гряньте-ка, ребята, да вниз по Каме, по реке,
Вниз по Каме, по реке, да к белокаменной тюрьме.
Белокаменну тюрьму да всю по камню разберу,
С астраханского да с воеводы с жива кожу я сдеру...

Старики закрестились, Семисадов громко хохотнул, Рябов хитро щурился.

Молчан тонко, гневно выпевал:

Еще грянули ребята да вниз по Каме, по реке,
Вниз по Каме, по реке, да к белокаменной тюрьме.
Белокаменну тюрьму да всю по камню разобрал,
С астраханского воеводы с жива кожу я содрал...

– За что он его так, дядечка? – спросил серьезно Митенька.

– За дело, небось! – ответил Рябов.

Кругом заговорили, заспорили, вспоминали неправды и воровские дела воевод, дьяков, начальных людей, отца келаря, Осипа Баженина, иноземцев, Джеймса, Снивина, всех, кто мучил и бесчестил безвинных беломорских, двинских трударей, рыбаков, зверовщиков, черносошников...

– Мало одной кожи-то! – сказал Семисадов. – За наши беды и поболе содрать можно, чтобы вовеки неповадно было...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

И неустанно подводили мины под фортецию правды.

Петр Первый

1. ВОРЫ

В морозные ветреные сумерки на таможенный двор со скрипом въехало более дюжины саней, крытых рогожами, крепко затянутых лыковыми веревками. Мужики, с заиндевевшими бородами, замерзшие, злые, кнутами нахлестывали усталых коней, спрашивали начального человека, кричали, что ждать не станут. Евдоким Прокопьев позвал Крыкова. Мужик с сизым от стужи лицом попросил Афанасия Петровича:

– Принимай кладь, хозяин. Да не медли, для господа, застыли, терпежа более нет...

– А что за кладь? – спросил с удивлением Крыков.

– С верфи – мука аржаная, сухари печеные, масло, соль, туши мясные...

Евдоким Прокопьев подмигнул Крыкову. Тот позвал солдат-таможенников, открыл амбар, велел таскать кули и бочки. Сам увел озябшего возчика в избу, попотчевал водкой, сбитнем. Мужик, отмякнув, рассказал, что обоз послан сюда немчином по прозванию Швибер.

– А ранее возил с верфи? – спросил Крыков.

– На подворье возил гостям-купцам, – сказал возчик. – Дважды в Гостиный двор возил. То еще по осени было, колесами ездили.

В эту минуту в избу вошел быстрым шагом майор Джеймс. Он был взбешен, но сдерживался, потому что не придумал еще, что сказать, а что-то сказать непременно следовало.

Афанасий Петрович смотрел на майора.

Джеймс заговорил:

– На верфи имелся избыток. Я купил сей избыток для прокормления солдат таможни.

Крыков молчал. Евдоким Прокопьев глядел в угол.

– Я купил выгодно для таможни! – воскликнул Джеймс.

Афанасий Петрович и на это ничего не ответил.