Россия молодая (Книга 2)

- То, господин, не соловьи. То наши птахи - именем варакушки. До соловья варакушке не дотянуться, а нам ничего, нам любо и ее послушать. Соловей-то далее Свири не летывает - чего ему у нас в холоде делать, а варакушка у нас завсегда пением своим утешает...

- Ишь ты, варакушка! - сказал, вслушиваясь в щелканье, полуполковник.

- То-то, что варакушка...

- А и верно, вроде нашего соловушки норовит трель взять. Вишь, как высоко забирает? А?

- Заберет, да и сорвется. Все ж не соловей!

На рассвете Ремезов опять садился в седло. Еще пуще, еще заливистее пели варакушки в темных купах дерев архиерейского росистого сада. Афанасий, стоя на крыльце - маленький, согнутый болезнью, - кашлял, говорил:

- Как Вологда минуется, старайся, полуполковник, ежели ночью - с людьми ехать. Дороден ты, богато выглядишь, конь у тебя хорош, седло с набором, сабля в серебре, а на пути шалят боярские недоросли, крепко шалят. Как на государеву службу, так нет их - отчего "нетчиками" и прозываются, а как в лес разбойничать - подавай. Воеводы проклятые с них мзду гребут, боятся имать, есть, что и запросто с теми лесовыми боярами в доле. Да что лес - в самом Ярославле-городе от них не проехать, не пройти, так и свищут, так и рыщут, дьяволы, прости господи... Ну, поезжай, дружок...

Жеребец, фыркая, выбрасывая тонкие породистые ноги, легко вышел за ворота. Ремезов поправился в седле, вдохнул полной грудью чистый утренний воздух, со взгорья оглядел широкие, в легком тумане луга, тихую Двину, розовое небо.

Всю длинную дорогу до Вологды полуполковник вспоминал Иевлева и с каждым часом пути укреплялся в мысли о том, что Иевлев - храбрый и честный воин и что ему, Ремезову, удастся развеять клевету и ябеду Прозоровского.

Ночуя на постоялых дворах, он спал понемногу, не пил водки, размышлял, и чем ближе была Москва, тем больше он верил в доброе завершение трудного своего дела.

Миновав Ярославль, Ремезов, не дожидаясь попутчиков, которых не было уже более суток, зарядив пистолеты, решил ехать один. Хозяин постоялого двора долго и со значением в голосе уговаривал полуполковника заночевать, но он заупрямился и, весело попрощавшись, тронул коня шпорами.

Ночь была темная, сырая, беззвездная.

Ремезов ехал быстро, напевал слышанную в пути песню, считал, сколько еще осталось езды.

В лесу, в ложбине, конь с ходу споткнулся передними ногами, упал. В это же самое время туго натянутая веревка полоснула Ремезова по лицу. Его выбросило из седла, он грянул затылком о придорожный пень и умер сразу. Люди в кафтанах доброго сукна, в терликах, туго подпоясанные, с ножами и пистолетами, разорвали на нем дорожную однорядку, отрезали кошелек, сняли дорогой пояс, саблю.

- На коне сумки посмотри, - властно приказал молодой голос. - Казна-то настоящая, небось, там...

- У тебя, князинька, кошель! - ответил голос с дороги. - Другого нету...

Князинька все искал на теле Ремезова еще что-нибудь, нашел сложенное и запечатанное письмо, повертел его, разорвал и бросил. Ладанку и золотой крестик он положил в карман, крикнул:

- Коня-то застрелите, черти рваные. Мучается конь...

На дороге, под дождем, засмеялись:

- Коня ему жалко. Вишь, добрый стал. Может, и полуполковника тебе жаль?

Взяв дородного Ремезова за руки и за ноги, дворовые люди и слуги снесли его лесом к оврагу, раскачали и кинули тело вниз.

- Так и отца родного убьют! - негромко сказал пожилой слуга. - Свой своего режет...

- А тебе чего? - спросил другой слуга, помоложе. - Тебе-то больно надо? Пусть друг дружку жрут, все меньше на нашей шее сидеть станут.

На дороге в ровном шуме дождя глухо хлопнул пистолетный выстрел жалостливый князинька застрелил коня.

4. СТРАШНО ВОЕВОДЕ!

Перед дальней дорогой воевода долго учил Мехоношина, как вести себя на Москве с государем и иными сильными мира сего, кому поклониться в иноземной слободе - Кукуе, кого одарить в приказах. Поручик кусал губы, смотрел в стену, мимо князя - волновался. Во дворе в сгущающихся сумерках мотали головами кони, позвякивали колокольцами, старые девки княжны приказывали слугам укладывать поручику в возок дорожную еду.

Денщик подал Мехоношину плащ, слуга воеводы подошел поближе с подносом - выпить посошок. Князь сам налил большую чару, княгиня Авдотья поднесла из своих рук. Мехоношин опрокинул водку в открытый рот, из ладони закусил моченой брусничкой. Княгиня запричитала:

- На кого ты нас оставляешь, сыночек, исхлопочется князь, каково ему без тебя при его недугах...

- Цыть, дура! - топнул ногой Прозоровский. - Иди отсюдова, нечего...

Княгиня, подвывая, ушла, воевода наставлял: