Россия молодая (Книга 2)

- Для чего медведя мне убил, смерд? Ко мне с ножом подбирался? Ходят, дары носят, знаем, - говорил он, исподлобья вглядываясь в Молчана, - а у каждого либо нож, либо петля, либо отрава...

Сивые усы висели над его красными, мокрыми губами, глаза смотрели тускло, мутно, щекастое лицо было покрыто потом. А из дверей один за другим показывались поддужные - здоровые мужики из княжеской челяди...

- Медведя убил, с ножом пришел, для чего так?

С тоскою слушал его тусклые слова Молчан. Для чего пришел он сюда? Для того пришел, чтобы пожаловаться на страшные кривды и злейшие утеснения Прозоровского, для того, чтобы замолвить слово за Рябова и Иевлева, пришел за правдою - и вот травят его медведем, а когда он убил медведя, то ответит за то своею жизнью! Вот те и правда!

- Говори!

Молчан и теперь ничего не сказал - только взглянул на князя-кесаря. Тот вздернул плечом, отворотился. И тотчас же на него пошли холопи Ромодановского. Он мог еще отбиваться, нож был в его руке, но такая ужасная, такая горючая тоска стиснула ему сердце, что весь он обмяк, сел на лавку и дал себя скрутить ремнями...

В тихом дворе, под крупными, холодными звездами, его били. Он не чувствовал. Потом его бросили в какой-то подвал, потом на телеге, ночью, повезли куда-то далеко, должно быть на смерть. Но в переулке, за горелыми избами подвода вдруг остановилась, ему дали напиться, подняли, натянули поповскую рясу. Спотыкаясь, плохо соображая, он пошел за старухою, которая объясняла ночным караульщикам, что ведет не лихого человека, но батюшку исповедовать умирающего. Караульщики посмеивались:

- Хорош поп-то! Видать, от доброго угощения ты его ведешь...

Старуха плевалась, жаловалась, что трезвого попа об эту пору никак не сыскать.

К петухам, к рассвету, в час, когда со скрежетом и скрипом открываются железные полотнища Фроловских ворот в Кремле, старуха привела Молчана на подворье покойного Полуектова. Здесь его ждали с едою, с водкою, с натопленной баней. Федосей, глядя на друга, утирая вдруг посыпавшиеся из глаз обильные, мелкие слезы, молвил:

- Ишь, Степаныч... Говорил я... Где ж... рази ты послушаешь...

Молчан не отвечал, глядел перед собою тоскующим взглядом. Дьяк радовался, хвастался своим пронырством, хитростью, умелостью, что-де от самого Ромодановского из лапищ вытащил. Молчан сказал Федосею:

- Худо дело наше: самого Мехоношина - подлюгу-поручика там видел, веселенький шел. Уж он тут нашепчет...

Пафнутьич охал:

- Все без толку. Золото, почитай, кончили, - ахти, батюшки, деньжищ сколь много, а для чего...

После бани сделали совет и решили по совету дьяка подаваться к Воронежу: там Апраксин, он, может, и примет челобитную, а коли примет, то быть той челобитной в руках у Петра Алексеевича.

- Быть ли? - с угрюмой злобой спросил Молчан.

- Для чего ж идти! - крикнул Федосей. - Лучше уж здесь околевать...

- Ну, ин пойдем! Ножа вот только у меня нынче нет, а без ножа за правдой ходить боязно...

Пафнутьич купил незадорого добрый короткий кинжал, Павел Степанович полдня его точил на камне в сараюшке. Еще через день дьяк, чтобы не перехватили Молчана с Федосеем по пути караульщики, спроворил им лист с подписью и с висячей черной сургучной печатью. В листе было написано, что они гости-купцы суконной сотни, едут к Воронежу по своей торговой и комерц надобности.

- Что оно за комерц? - спросил Федосей.

- А кто его ведает! - ответил дьяк. - Велено так писать, мы и пишем. Комерц - значит комерц...

Федосей взял из рук дьяка бумагу, посмотрел на свет, покачал головою:

- Хитрая работа! Сам трудился?

- А кто же?

- Хорошо постарался. По торговой и комерц. Ишь...

Дьяк выпил за свои старания чарку водки, закусил капусткой, сказал, что надобно бы путникам приодеться, эдак и с любым комерцем их схватят. Пафнутьич, подумавши, молвил, что в полуектовском доме осталась кое-какая одежонка, покойный, надо быть, не осудит нисколько, ежели ту одежонку отдаст он на богоугодное дело Кузнецу да Молчану. Как-никак, все оно на пользу Сильвестру Петровичу...

- В своей тележке ехать надобно! - еще опрокинув чарку, посоветовал дьяк. - Сторговать незадорого можно. А пешком с сей бумагою негоже.

Молчан и Федосей переглянулись: денег оставалось вовсе немного.

- Он верно толкует! - сказал дед. - Покуда пешком протрюхаете, Федор Матвеевич и отъедет. Ныне подолгу-то на месте не сидят... Кому добро, коли не застанете?

В этот же вечер путники сторговали пару буланых коньков, ладную тележку, под рядно подложили сенца и, приодевшись в старые, добротного сукна кафтаны покойного окольничего, на прохладной зорьке, поутру выехали из ворот усадьбы Полуектова. Пафнутьич, всхлипывая и поеживаясь на утреннем холодке, поклонился вслед тележке и сказал дьяку, который закусывал прощальный посошок калачом:

- Ой, дьяк, сколь еще горя они примут, сколь мучениев. Да и доедет ли Федосеюшко до Воронежа? Слаб он ныне, немочен...

- Оно так...

- Не дожить ему до дела!

- Оно верно, что не дожить. Ну, а Молчан доживет. Того никакая сила не поломает. Одно слово - мужичок непоклонный...

4. КЛЯТВА