Россия молодая (Книга 2)

- Ох, махонькие! - рассказывал Рябов. - Поларшина, не более. А на ветру ляжешь летом рядом с березкой с такой - шумит, ей-богу шумит. Как всамделишная. Ну, оно дело такое, лучше не слушать. Сразу тоска разберет... Птиц - тоже силища. Как свой базар соберут, прибоя не слыхать. И тебе гагары, и тебе чистики, и тебе кайры. Кроткий народишко-то птичий, незлобивый. Такая уймища сберется - гнезда негде свить; они, бедняги, и несутся прямо на камни, бездомные... И до чего ж лихо летают - гагары-то: крылья сложит, да как нырнет головой вперед, в море! И вынырнула и распустилась, словно цвет в поле. Распустится - и качается на волне...

Он весело рассмеялся, вспоминая жизнь "птичьего народа", сел на корточки перед устьем топящейся печки, с аппетитом затянулся трубочным дымом.

4. СИНТАЗИС И ПРОСУДИА

Как-то Иевлев осторожно, с мягкостью в голосе, спросил:

- Иван Савватеевич, а ты грамоте-то знаешь?

Рябов ответил не сразу:

- А на кой она мне надобна?

Сильвестр Петрович промолчал, но поближе к вечеру, когда ключарь принес заправленную светильню, заговорил решительно:

- Вот чего, друг милый: я тебя во многом слушаюсь, и ты мне здесь вроде бы за старшего. То - истинно. В едином же послушайся ты меня...

Рябов бросил вырезать ножиком ложку, с удивлением посмотрел на Иевлева:

- Об чем ты, Сильвестр Петрович?

- Отгадай.

Кормщик подумал, хитро прищурился, спросил:

- Об грамоте об своей. Мудрено, пожалуй?

- Вздор! - сказал Иевлев твердо. - Чем так сидеть, давай, брат, учиться...

Рябов пожал плечами, огладил отросшую в тюрьме бороду, засмеялся, что-де бородатому невместно грамоту учить. Нашлась книжица, Сильвестр Петрович велел развести сажи с водой. Ключарь принес сверху несколько гусиных перьев. Рябов, сидя у печки, старательно взбалтывал в склянице будущие чернила.

Сели рядом. Сильвестр Петрович с тонкой улыбкой взглянул на вспотевшего своего ученика. Тот мягко улыбнулся в ответ.

В светильне потрескивал жир, от печки тянуло теплом, со стены в углу медленно, каплями скатывалась вода. В сенях переговаривались караульщики.

Тихими стопами шла весенняя ночь.

Рябов, посапывая, словно от непомерной тяжести труда, мелко вырисовывал буквы. Большие руки его не справлялись с листком бумаги, она мялась, рвалась, разведенная сажа часто заливала написанное. Кормщик ругался шепотом, по-морскому, как в шторм.

- Ладно на сегодня! - сказал Сильвестр Петрович.

Кормщик выписал еще буковку, поднялся, залпом выпил корец воды. Через несколько дней он знал уже много букв, справляться с делом стало легче перо он не стискивал в пальцах, разведенную сажу не проливал, воды пил меньше...

- Нынче будет у нас грамматика! - произнес Сильвестр Петрович и спросил: - Что есть грамматика?

Рябов смотрел не моргая, с удивлением.

- Грамматика есть известное художество благое, и глаголати и писати обучающее. Каковы есть части грамматики? Насти грамматики есть...

Сильвестр Петрович поднял палец:

- Повторяй: орфографиа.

- Орфографиа! - с трудом повторил кормщик.

- Этимологиа.

- Этимологиа...

- Синтазис.

- Синтазис...

- Просудиа.

Кормщик молчал, глаза его смеялись.

- Ну! - сказал Иевлев. - Что ж ты? Просудиа...

- А ну ее к шутам, - сказал Рябов, - просудию. Чего мне с ней делать-то?

Опять писали буквы, слова; наконец кормщик нарисовал свое имя - Иван Рябов. Иевлев велел прочесть. Рябов прочитал и удивился.

- Просудиа! - ворчал он, вырисовывая буковки. - Оно тебе не просудиа. Который князь али боярин, тому и просудиа сгодится, а нам и без нее тошно. Рябов Иван - то добро, а просудиа нам, Сильвестр Петрович, ни к чему...

Иевлев не спорил. Дойдет дело и до просудии, и до последующих глаголов, и до залогов. До всего со временем.

В эту ночь Сильвестр Петрович долго не спал - думал: флот, моряки, штурманы, шхиперы... Как обучить их непонятным этим просудиам? Почему не по-русски, не просто рассказано то, что надобно знать тысячам людей?

И в сумерках сырой каморы виделось ему лицо кормщика, насмешливый блеск зеленых глаз, слышались сказанные давеча слова: "Который князь али боярин, тому и просудиа сгодится, а нам и без нее тошно!"

Он улыбнулся, засыпая: "Кому - сон, кому - явь, кому - клад, кому шиш!" Вот как говорят они, а тут - просудиа...

Утром, спозаранок Сильвестр Петрович взял в руки перо, нарисовал земной шар, полюсы, градусную сетку, заговорил как можно проще. Рябов слушал внимательно, кивал; было видно, что он все понимает и что ему интересно.

- Сей круг нарицается некватор али равнитель! - говорил Иевлев. Вишь, где он проходит? И разделяет собою весь шар земной на два полшария...

После обеда опять засели за географию. Сильвестр Петрович медленно объяснял, как запомнил по учебнику:

- Состояние земель, если кто прилежно хочет разуметь, то подобает ему знать градусы али степени по долготе и широте. Широту, Иван Савватеевич, считаем мы до высоты полюса али оси мира, от равнителя к северу и к югу по девяносто градусов. Долготу считаем от меридиана, проходящего чрез гору на острове Тенерифском, к востоку, разделяя круг земной на триста шестьдесят частей, градусами именуемых...

- Ловко! - сказал Рябов.