Россия молодая (Книга 2)

- Тут деньги, мин герр! - сзади сказал Меншиков и подал кошелек.

Петр высыпал золотые на ладонь, подумал малое время, потом протянул все Рябову. Свитские зашептались: на сей раз государь нисколько не поскупился, не пожалел, против обыкновения, золота. Кормщик взял деньги, широко улыбнулся, сказал Петру:

- И за золотые спасибо, государь! Поотощал я малость на казенных харчишках, теперь, глядишь, погуляю.

Царь, не слушая, вскинув голову, говорил раздельно, громко, внятно:

- Жалуем мы тебя, кормщик Рябов Иван сын Савватеев, первым лоцманом и матросом первым нашего Российского корабельного флота и от податей, тягот, повинностей и иных всяческих разорений быть тебе и роду твоему навечно свободными...

Он обернулся, с внезапной яростью в голосе приказал свитским:

- Пиши, не то, неровен час, забудете!

Рябов осторожно, чтобы не разорвать в плечах, натягивал кафтан. Лицо его теперь было так же бледно, как у Иевлева, на лбу проступила испарина. Свитские смотрели на него с ласковыми улыбками, один пузатый стал помогать застегивать пуговицы.

- Управлюсь, чай не маленький! - отступя от свитского, молвил кормщик.

Он поклонился царю поясным поклоном, не торопясь расправил широкие плечи, спокойно посмотрел в карие, искрящиеся глаза Петра, спросил:

- Хлеба-соли придешь ко мне, государь, отведать?

Петр усмехнулся:

- Одного зовешь, али со всей кумпанией?

Рябов медленно обвел глазами свиту, как бы рассчитывая в уме, потом сказал:

- Ничего, можно! Взойдут, авось не треснет изба...

И, помедлив, добавил:

- А не взойдут, на волю вынемся. У нас оно по обычаю, на волюшке застолье раскидывать...

Пришли солдаты с носилками, осторожно положили на них Иевлева. В сенях стоял несмолкаемый грохот - там кирками и топорами взламывали узкую дверь, рушили старый кирпич, ломами отрывали железо, чтобы пронести Сильвестра Петровича. Лекарь пошел за капитан-командором. Петр сел на топчан, вытянул длинные ноги, уперся одною рукою в бок, другою - в колено, отрывисто приказал:

- Прозоровского сюда и палача!

Взглянул на Рябова:

- А ты, ломцан, иди, да нас дожидайся! Управишься? Обедать придем!

- Не впервой гостей-то потчевать! - усмехнулся Рябов. - Чай, русские, не немцы...

Петр едва приметно нахмурился, но Рябов не увидел этого. Валкой своей, моряцкой походкой он вышел в сени, глазами отыскал совсем обмершего от страха старика ключаря, бросил ему червонец с тем, чтобы тот не позорил свою старость в остроге. Старик закланялся, зашамкал. Рябов поднялся наверх, полной грудью вдохнул свежий, прохладный воздух и хотел было перекинуться несколькими словами с караульщиками, как вдруг снизу, из подземелья услышал длинный, воющий, страшный крик Прозоровского. Махнув рукой, страдальчески сморщившись, Рябов поспешно вышел за ворота и зашагал к избе на Мхах.

Неподалеку от церкви Параскевы-Пятницы встретился ему Семисадов.

- Богатым быть, не признал! - сказал спокойным голосом боцман. Здорово, кормщик! Что оно на тебе - кафтан новый, что ли?

- Да, вишь, приоделся маненько! - ответил Рябов.

- Добрый кафтан! - щупая грубыми пальцами сукне, сказал Семисадов. Знатный кафтан! Пуговицы вот жалко нет - оторвалась. Такая пуговица тоже денег стоит. Роговые?

- Надо быть, роговые.

- Я тебе деревянную вырежу, да сажей и покрашу. Пришьешь, незаметно будет...

Он усмехнулся и добавил:

- Ишь, каков кафтан! Погляжу я на тебя, кормщик, да и сам в острог напрошусь, коли там кафтанами дарят...

- Да уж там дарят...

Они набили трубки, Семисадов ловко высек огня.

- Выходит - к дому идешь? Отпустили?

- Да вроде бы пока что и отпустили!

- Царь, что ли?

- Он, Петр Алексеевич...

- Ловко ты отделался! - сказал боцман. - Хитро отделался, кормщик. Недаром у нас говорится: близ царя - близ смерти. Не угадаешь чего пропал. Шапка тут, а голова потерялась...

Он засмеялся:

- Верно ли говорю?

- Оно так! - согласился кормщик. - Особливо без добрых людей. Слышал, и ты будто в Холмогоры ездил с другими некоторыми?

- Было ездили. Афанасий, владыко, своего келейника за нами посылал.

- Говорили чего царю?

- Не поспели! Зашумел на нас: знаю, говорит, все сам знаю...

- Что ж знал, да за караулом держал?

- Его, Савватеевич, воля. Я так располагаю - хорошо еще, что отпустил...

- А для чего нас держать надобно было?

- Ему, небось, виднее! - с усмешкой молвил Семисадов. - Говорю хорошо, что отпустил. Сильвестр-то Петрович как?

- Не гораздо здоров. Унесли.

- Отживет! - уверенно сказал Семисадов. - Теперь ему ничего, теперь почтят. Слышно, большой чин ему получать. Кому худо, Иван Савватеевич, так худо Прозоровскому. И Ржевскому ныне будет несладкое житье. Худее не бывает.

- Пошел в попы - служи и панихиды! - отозвался Рябов. - Каждому свое.

- Уж им-то выйдет верная панихида...

Поговорили про шведов. Семисадов рассказал, что будто крейсировала эскадра в Белом море, да куда-то ушла. Рябов спросил:

- Нынче здесь будешь?

- Здесь, в Архангельске.

- Дорогу к моей избе не забыл?

- Кажись, не забыл.

- А коль не забыл - приходи, застолье раскинем. Царь золотишком пожаловал, погулять надобно...

- И то - не шубу шить.