Россия молодая (Книга 2)

Поутру, едва рассвело, Петр с Иевлевым, Памбургом и Варланом командовал спуском фрегатов в воды Онежского озера. Было ветрено, над плещущей равниной Онеги медленно плыли низкие свинцово-черные тучи. Тимофей Кочнев, весь изорванный, в смоле и в копоти, сиплым, страдающим голосом кричал матросам:

- Легше делай, легше, ироды! Теперь разом берись; разом...

Солдаты грузились в лодки. К берегу по вновь проложенной дороге ползли пушки, подводы с ядрами, с порохом. Дымились костры, на которых варилась каша. Командиры собирали своих людей, перекликали перед посадкой на суда, распределяли, кому грести, кому ставить паруса, кому сидеть на руле. Люди повеселели, урядники ругались беззлобно, для порядку. Щепотев сказал Головину:

- Теперь народишко так рассуждает: ныне жить будем, не помрем в одночасье. Да и то, Федор Алексеевич, такую путь пройти и во сне не приснится...

Головин усмехнулся:

- Какой сон! Вишь - похудел вдвое, портки не держатся...

Ванятка с отцом пришли к воде из бани, распаренные, сытые, мальчик удивился:

- Здоровое озеро-то! Вроде моря. И конца-краю не видно...

- Увидишь вскорости...

- Онежское! - задумчиво сказал Ванятка и вдруг быстро присел на корточки.

- Ты чего? - спросил Рябов.

- А вон царь глядит! Опять прикажет с Алехой со своим играть! Хоть озолоти - не пойду...

4. ПОРА ПРИВЫКАТЬ

На "Святом Духе" уже топилась поварня. Царевич Алексей, хрустя пальцами, встряхивая головой, ходил по каюте, жаловался воспитателю-немцу:

- У меня болит живот. И здесь, в груди, тоже колотье. Пусть он велит мне ехать в Москву. Иначе я умру.

Нейгебауер пожал плечами.

- Дурак! - крикнул царевич. - Дурак! Ты только и можешь, что пожимать плечами! Дурак!

Царский повар Фельтен накрывал стол, ставил приборы. Фрегат покачивался, скрипел на озерной волне, тарелки ездили по столу. Царевич все хрустел пальцами, потом повалился на пол, забил ногами, закричал:

- В Москву, в Москву, о-о-о!

Нейгебауер наклонился к Алексею, тот ударил его коленом в грудь, завизжал еще громче. В это время Петр вошел в каюту, остановился у двери, втянув голову в плечи, молча подождал, пока перестанет визжать Алексей. В наступившей тишине недобрым голосом царь велел:

- Коли и в самом деле недужен царевич - отправляйтесь!

Алексей сел на полу, неловко, упираясь руками, повернулся набок, встал. Петр смотрел на него издали, как на чужого.

Когда дверь за Алексеем закрылась, Петр вздохнул, крикнул Фельтену подавать обед. Ел, не замечая, что подано, здесь же, возле тарелок, писал письмо королю Августу: "Мы нынче в походе близ неприятельской границы обретаемся и при помощи божьей не чаем праздны быть..."

Вошел Меншиков, Петр сказал ему сердито:

- Прикажешь ждать тебя обедать, что ли?

- А мне не разорваться! - ответил Александр Данилыч. - Делов-то нынче...

- Справляются? - продолжая писать, спросил царь.

- Ничего, по малости.

Он сел, налил себе чарку водки, выпил, закусил. Петр Алексеевич дописал письмо, Меншиков рассказал:

- С нечаянной радостью тебя, господин бомбардир. Гонец прискакал, нынче полковник Тыртов близ Кексгольма наголову разбил эскадру Нуммерса...

Петр открыл рот, погодя крикнул:

- Врешь!

- Божиться, что ли?

- Где гонец-то?

- А там, где все они, черти пегие: повалился спать. Суда Тыртова сцепились на абордаж с парусниками, два шведских корабля сожгли, два взяли в плен. Шведы, не дождавшись помощи - сикурсу, ушли из Ладоги.

Меншиков взял руками кусок бараньего бока, стал обгладывать.

- Далее говори! - крикнул Петр. - Что далее было?

- Виктория была. Пора, государь, привыкать! - чавкая, ответил Александр Данилыч. - Человек триста шведов побито, пять судов они потеряли... Тыртова жалко - убили, дьяволы, картечью насмерть... Ништо поквитаемся, все помянем. Мне Тыртов, покойник, дружком добрым был, я за него душу вытрясу из них...

Он вытер руки, поднялся:

- Собираться выходить, что ли? Не рано. Велю паруса вздымать, как скажешь?

- Бей алярм!

Меншиков вышел, барабаны ударили "поход".

Перед вечернею зарею наконец задул попутный ветер.

Петр был на берегу, провожал царевича. Алексей стоял возле кареты, наклонив голову, прижав руки локтями к бокам, очень бледный. Губы у него вздрагивали - вот-вот заплачет.

- Вам следует поклониться вашему батюшке, его миропомазанному величеству! - сладко сказал Нейгебауер.

- Ты, Алешка... - начал было Петр и замолчал.

Царевич быстро вскинул на отца большие, глубокие, затравленные глаза и вновь потупился.

Петр Алексеевич шагнул к сыну, взял его за плечи своими сильными, большими ладонями, наклонился и неудобно прижал мальчика к себе. Тот коротко задышал, всхлипнул, приник к отцу, пахнущему смолою, табаком. Петр ласково и крепко поцеловал сына в бледную щеку, потрепал по мягким волосам и заговорил, наклонившись, тихо, так, чтобы никто не слышал:

- Ты, Алешка... ничего... погодишь, побольше вырастешь, тогда и пойдешь со мною в поход. Ныне-то тебе трудновато, хиленький ты у меня, тяжко, поди. А с прошествием времени...

Алексей всхлипнул, заплакал, Петр от него отступился, сказал Нейгебауеру:

- Что он у тебя всегда ревет... Забирай... Поезжайте...