Россия молодая (Книга 2)

- А ничего и не деется, - позевывая и почесываясь, ответил Меншиков. Спину чегой-то заломило после нынешней баталии. Я в горячке-то не приметил, а мне некий швед, курицын сын, багинетом али прикладом ружейным в межкрылья въехал. Веришь не веришь, мин гер, ни согнуться, ни разогнуться. Может, черева отбиты?

- Ты не жалобись, либер Саша, - сказал Петр. - У которого человека черева отбиты - более молчит, а ты ровно сорока. Ничего, жить будешь вдосталь, коли не повесим тебя... Еще чего нового?

Меншиков подумал, потом вспомнил:

- А еще, мин гер Питер, наши рыбаки ладожские, докладывал я тебе давеча о них, которые к шаутбенахту Иевлеву бывали, привели-таки русских полонянников. Откупили у шведов. Золотишко-то я давал, помнишь ли?

Петр про золотишко пропустил мимо ушей. Александр Данилыч кашлянул, рассказал, что россияне доставлены сюда, в лагерь, сидят в балагане у Иевлева. Один - дворянский недоросль Спафариев - был послан за море через Архангельск, да не угадал, как раз перед шведским нашествием его оттудова Сильвестр Петрович завернул на сухой путь. С сим недорослем денщик-калмык кличкою Лукашка...

Лил проливной, с завываниями, осенний дождь. Над Ладожским озером, над невскими рукавами, над осажденной крепостью Нотебург, над всем огромным русским лагерем визжал ветер. Полог царева шатра набух, капли падали на стол, на карты и бумаги, огненные язычки свечей вытягивались и коптили. Было холодно, сыро и неприютно.

Петр, швырнув плащ на постель, кряхтя стал снимать облепленные грязью, тяжелые ботфорты. Александр Данилович почесывался, вздыхал, сетовал, что боль в межкрыльях делается с каждою минутой все нестерпимей, а тут и бани нет - попариться толком.

- Не нуди ты для бога, Санька! - ложась на походную, жесткую постель и с наслаждением вытягивая ноги в красных протертых чулках, попросил Петр. И что ты за человек небываемый: ну сделал дело, все то видели, ероем шведа бил, воздается тебе, ведаешь сам, а тянешь с запросом. Не отбиты у тебя, собаки, черева, и не думаешь ты того, а жилы мои мотаешь...

- Не вовсе, а отбиты! - упрямо сказал Меншиков.

- Врешь, пес! И никакой швед тебя в межкрылья не бил...

- Ан бил!

Петр скрипнул зубами.

Повар Фельтен принес кусок холодной говядины, сухари и кувшин с вином.

- А щи? - сердито удивился Меншиков.

Фельтен не отозвался: он не любил болтать лишнее.

Какие щи в такую погоду? На чем их сваришь?

- Как воевать, так мы о погоде не толкуем, - сказал Меншиков. - А как щи сварить добрые - погода. Всыпать, собаке, палок, нашел бы огня...

Петру Фельтен принес маленький кусок любимого им лимбургского тягучего, острого сыру.

- Давеча больше было! - угрюмо заметил Петр Алексеевич.

Фельтен молчал.

- Больше было сыру! - повторил Петр. - Слышь, Фельтен? Я сколько раз приказывал беречь его. Возят из-за моря, по цене дорог, в сапожках ходит. Кто ел?

Повар по-немецки ответил, что давеча в шатре был фельдмаршал Шереметев, полюбопытствовал отведать, пожевал и плюнул, а он, Фельтен, не посмел господину фельдмаршалу ничего сказать.

Петр молча съел сыр с сухарем, потом велел Меншикову привести дворянина Спафариева.

- Не поздно ли, Петр Алексеевич? Чем свет канонада зачнется, так и не отоспимся...

- Алексашка! - угрожающе произнес Петр. - Не выводи для бога из терпения. Истинно отобью черева...

Покуда Меншиков ходил за дворянином Спафариевым, Петр, глядя в полог шатра, считал в уме, сколько уйдет ядер до конца штурма. Выходило много. Он хмурился и считал с начала. Потом стал прикидывать в уме время, потребное на доставку сюда обоза пороху и зажигательных трубок. Его клонил сон, но он знал, что не уснет, как не спал все эти дни осады Нотебурга.

- Привел! - сырым голосом сказал Меншиков, входя в шатер и сбрасывая плащ. - Влазь, господин навигатор!

Петр, не вставая, скосил блестящие карие глаза, посмотрел, как плотный, розовый, белобрысый, схожий с молочным поросенком парень, странно вихляясь упитанным телом, тяжело впорхнул в шатер и, раскинув руки в стороны, опустился на одно колено.

- Ловко! - садясь за стол и подвигая себе оловянную тарелку с мясом, молвил Меншиков. - Видать, крепко студирован наукам господин навигатор...

Царь все смотрел молча.

Дворянин, подволакивая одной ногою, как делают это парижские прегалантные кавалеры, и широко разводя ладонями по парижской же моде, подошел ближе и надолго замер в длинном и низком поклоне, таком низком, что локоны его огромного парика почти касались грязного ковра на земле. Потом по телу Спафариева словно бы пробежала судорога, он перебрал толстыми ногами в тугих шелковых чулках, припрыгнул, передернул плечами и, сделав на лице кукольную умилительную улыбку, прижал руки к сердцу.

Александр Данилович, не донеся ко рту говядину, так и замер, дивясь на дворянина. Петр помаргивал. Было слышно за свистом осенней непогоды, как говорят у шатра караульщики.

- Кафтан где шит? - неожиданно спросил Петр.

- Ась? - испугался дворянин.

- Где кафтан, спрашиваю, шит?

- В граде Парыже искусством славного тамошнего портного - кутюрье месье Жиро.

- Почем сему Жиро плачено?