Россия молодая (Книга 2)

- В сердце. Ударил, а он все на меня идет. Повалил я его под себя, да он уж мертвый. Матика была - медведица. Ну, матерая!

Рябов засмеялся, вспоминая, а Сильвестр Петрович мысленно повторил про себя его слова - "повалил под себя, да он уж мертвый!" - и подумал: "Вот кому идти на шведскую эскадру. Вот ему, богатырю. Он убьет зверя, как бы страшен тот ни был, он в сердце ударит!"

Таисья в это время наклонилась к мужу, положила ему в миску жареной рыбы, пирога. Рябов оглянулся на нее - она улыбалась ему возле самого его лица. Сильвестр Петрович опустил голову, чтобы не видеть: опять отберет он у Таисьи мужа, опять останется она одна в своей избе, и более не быть здесь счастью, наступит вдовье время...

- Шутят у нас, - словно издали говорил кормщик, - смеются так-то: дескать, не тужи, красава, что за нас попала, за нами живучи - не улыбнешься. Про Грумант так-то толковали, ан - нет. Бывало - ну веселья разведем, ну смеху, ну плясу! И без вина, а ничего. Сами на себя, на свое бедование, на свое горе смеемся. Всего было... Узлы еще вязали.

- Какие узлы? - спросила с интересом Маша.

- У нас там, вишь, какое дело, - сказал Рябов. - Спячка. Она, Марья Никитишна, страшнее всего. Она да цынга рядом живут. А зацынжел - иродовы дочки и навалились. Значит, самое зло сон и есть. А чего в зимнюю-то ночь станешь делать? Грамоте мы не обучены, книг не имеем, что знали, все рассказали. Тут и велишь - вяжите, ребята, узлы. И урок ему, горемыке, задашь. Сию, дескать, веревку, всю узлами накрепко завяжи, смочи, затяни потуже, а после - развязывай. Али шкуру звериную по волоску дергают. Еще латки на полушубок пришивали, да назад отпарывали...

- А за старшего ты?

- Когда я, а когда еще кто.

- И слушались?

- Чего ж станешь делать? Миром приговорили, миром и спрашиваем...

Погодя Рябов рассказал, на охоту как хаживали, бить песца и голубую лисицу, как вдоль берега промышляли моржей, нерп, белух, морских зайцев, про житье-бытье, как обшивались, потому что одежда истлела и надо было либо одеться наново, либо умереть от стужи. В самодельных корытах золили и отмачивали звериные шкуры, отмочив, отскабливали ножами шерсть и из тонкой и мягкой кожи кроили себе рубашки и порты. Кроеное шили оленьими жилами. Шили еще совики и малицы, шили меховые сапоги, рукавицы...

- Долго, я чай? - спросила Маша.

- А у нас времени было не в обрез! - усмехнулся Рябов. - Светильню тоже себе состроили. Череп медвежий выварили, салом налили, фитиль - в сало, и не хуже, пожалуй, чем здесь.

Он вздохнул, помотал головой:

- Кабы с разумом, богатые бы и нынче были. Один там наш дружок отыскал моржового клыка - не вру - гору. Чего случилось - не ведаю, а только сами-то моржи на берег выкинулись и подохли, а зуб ихний остался. Куда много!.. Почитай несколько ден носили, да словно дрова укладывали...

- Куда ж он подевался? - спросила Маша.

- Мы ж не прямо, Марья Никитишна, в Русь возвернулись. Еще к норвегам зашли. А они, известно, народ учтивый, с поклоном - русс молодец, русс туда, русс сюда. С угощением на судно приходят, с поклоном. Шибко вежливые. И все сувенир просят. Чего зряшнее не подаришь, честь не велит, а кость она и для подарка-то хороша. Ну, еще, известно, и вино ихнее в голове шумит...

- Пороть бы вас, чертей, да некому! - сказал Иевлев.

- Оно конечно! - согласился Рябов. - Да ведь тоже, Сильвестр Петрович, как станешь делать - отдарить-то не надобно разве? Янтарь еще у нас был...

- А его куда дели?

- Зачем - дели? Который остался - привезли, вдовам завтра раздадим.

- А свой?

Рябов засмеялся:

- Чего вспомнил... Свой... Говорю: норвеги народ учтивый...

Сильвестр Петрович смотрел на Рябова и все думал: "Да, ему и идти. Ему быть на шведской эскадре, он - свершит, на него положиться можно. Прям, храбр, прост душою, некорыстен! Ему! Более искать некого и не для чего!"

- Ну что глядишь-то, господин капитан-командор? - спросил Рябов. - Я говорю, а ты все глядишь на меня? Не пойму - коришь али смеешься? Не кори, меня вон и женка корить не станет, таков уж на свет уродился...

Сильвестр Петрович молчал.

- Ты об чем все думаешь? - шепотом спросила его Маша.

Иевлев не ответил.

Говорили долго, до третьих петухов. К утру стали кланяться хозяйке, благодарить. Таисья Антиповна кланялась гостям, сама благодарила, что навестили, поскучали, не побрезговали хлебом-солью. Сильвестр Петрович, прощаясь с ней, стиснул зубы: было страшно думать, что он, не кто иной, как он, отберет у нее ее кормщика. А она, как нарочно, низко поклонилась капитан-командору, сказала Рябову:

- Много мне Сильвестр Петрович помог, Ванюша, покуда без тебя вдовела. Столь много - и не пересказать...

- Авось со временем и я сгожусь! - улыбаясь, ответил кормщик. - У нас на Беломорье добро помнят...

Первыми вышли на волю вдовы, здесь, в воротах, встретились с поручиком Мехоношиным, который вел солдат-драгун в рябовскую избу.

- А ну, морды, с дороги! - приказал Мехоношин.