Россия молодая (Книга 2)

На веслах не торопясь обошли все яхты, фрегаты и корабли, близко оглядывали спущенные трапы, якорные канаты, точенные из темного заморского дерева страшные фигуры, что ставились спереди на каждом судне. Матросы смотрели сверху на карбас капитан-командора, с одной яхты слышалась песня, с другой - звуки корабельного рожка, на третьей делалось учение: матросы как бы готовились заряжать пушки, стрелять, чистить стволы, еще заряжать.

- Откуда набрали-то народишку столь много? - спросил Рябов.

- А наши беломорские, почитай, все, - ответил Семисадов. - Тогда, в те времена, шутили, а нонче нет, не шутим. Море - наше поле...

Только к утру добрались до Архангельска. Рябов был задумчив, глаза его смотрели строго, лоб хмурился. Неподалеку от Воскресенской пристани спросил:

- Ужели прорвутся к городу, а, боцман?

- Шведы-то?

- Они.

- Не дадим! - со спокойною ленцою в голосе ответил Семисадов. - Не достать им до нашего флоту.

3. КАПИТАН-КОМАНДОР И ВОЕВОДА

Князя Прозоровского била дрожь: шведские корабли миновали Зунд давно, вот-вот должны появиться в Белом море. И не корабли - эскадра.

- А более тебе из города не отлучаться! - гневно произнес Афанасий. Ты - воевода, в слово сие вникни головою, умом своим...

Он усмехнулся, глаза его остро блеснули:

- Воевода воин - сидит под кустом да воет!

Офицер, доставивший из Москвы письмо о шведской эскадре, разглядывал князя с наглостью. Алексей Петрович хотел было обидеться, да недостало смелости, улыбнулся кисло, стал отговариваться недугами. Афанасий прервал:

- Иевлев Сильвестр Петрович куда недужнее тебя, князюшка, да пред бедою все недуги словно позабыл, любо-дорого посмотреть на господина капитан-командора. Я - старик, одной ногой во гробе стою, не чаю и завтрашнего утра увидеть, однако ж не плачусь. А ты - воевода, для чего ж срамишься?

Алексей Петрович вовсе не нашелся, что ответить. Лекарь Лофтус с поклонами разливал мальвазию, слуга разносил рыбу в рассоле, битую капусту, грибы. Архиепископ Важеский и Холмогорский сидел насупясь, глядел неприязненно, к еде и вину не притрагивался. Один только приезжий офицер, наголодавшись в пути, ел за десятерых.

- Я ныне по монастырям поеду, - опять заговорил Афанасий, - да в крепость наведаюсь. Потрясу монахов маленько, пусть и они татей встретят достойно. А ты, князь, о недугах забудь и думать - невместно то воеводе пред бедою. Народишко, и то смеется; болтают, дескать наш князь-воевода, взявши шлык, да в подворотню - шмыг...

Прозоровский, вовсе обидевшись, крикнул:

- Болтунов палач Поздюнин за ребро подвесит - живо замолчат!

- Ну и дурак! - спокойно ответил Афанасий. - Ей-ей, дурак! Палач! Много ты с палачом со своим против шведа сделаешь? И то стон стоит - всех хватаешь, а ты еще собрался? Да не квохчи, ровно курица, слушай меня...

Отбивая ребром ладони по столешнице, стал советовать, как надобно воеводе встать во главе обороны Архангельска, как надобно подумать о пище для защитников города, как обо всем заранее договориться с капитан-командором, который будет командовать сражением крепости с эскадрой...

- Не стану я под него! - опять сорвался воевода. - Что он мне?

Афанасий хлопнул рукой по столешнице:

- Станешь! Он Петром Алексеевичем послан...

- Я тоже, владыко, государем поставлен!

Архиепископ открыл было рот - отвечать, но ничего не сказал: только слабый жалобный стон вырвался из его груди, лицо страшно побледнело, рука судорожно вцепилась в скатерть. Лофтус, уронив лавку, бросился к владыке, на шум в столовую палату вбежали келейник и костыльник Афанасия. Владыко тихо попросил:

- В карету меня! Худо!

Лофтуса к себе не подпустил. Келейник дал ему понюхать соли из флакона, он попил квасу, стуча посохом, медленно пошел к дверям. По пути говорил князю:

- В крепость нынче же наведайся! Воеводу в лихой час видеть должны, а тебя, окромя княгини, да княжен с недорослем твоим, да тараканов запечных, - кто зрит? Палач в застенке? Тоже нашел время зверствовать, лютостью своей пугать...

Во дворе, отдыхая, сказал:

- Еще не по-хорошему делаешь: зачем недоросля своего, когда лихая беда, словно старика прячешь. Люди-то знают: мужик вымахал на пшеничном хлебе - косая сажень. Дай ему саблюку али мушкет, не таи при себе в Холмогорах...

И махнул рукою:

- Зря толкую с тобой. Ничего ты не понял. Эх, князюшка!

Карета, гремя коваными колесами, выехала со двора; воевода, держась за голову, пошел в опочивальню. Лекарь с испуганным лицом разул князя, посоветовал ничего не подпускать близко к сердцу, сохранять спокойствие, необходимое для поддержания в теле огня-флогистона.

- Шел бы ты подальше со своим флогистоном! - огрызнулся князь. Флогистон! Тут измена вокруг, воры, обидчики, а он вздор городит. Ставь пиявиц, не то помру!

В опочивальню пришла княгиня, за ней - старые девки княжны, сзади недоросль. Воевода, охая, рассказал про шведскую эскадру; лекарь Лофтус добавил от себя, что покорнейше просит отпустить его к Вологде али на Москву, потому что шведы накажут смертью иноземца, пользующего князя-воеводу и все княжеское семейство.

- Тебя-то за что? - воскликнула княгиня Авдотья.