Россия молодая (Книга 2)

- Дошла, дошла челобитная, батюшка! - встрял Молокоедов, и лицо его уже не выражало никакого почтения к князю-воеводе Прозоровскому. Отставили тебя, Алексей Петрович, от кормления - это наперво, а далее, небось, быть суду, начеты станут считать, людишек опрашивать. Ой, худо тебе, батюшка, худо, князь, вовсе худо...

И без спроса, без поклона Молокоедов пошел к двери - звонить по городу, что воеводству Прозоровского пришел конец, рассказывать про него были и небылицы, вздыхать, качать с укоризною головой и жаловаться, как тяжко под ним было справлять государеву службу...

- Ты... куда? - по старой привычке было гаркнул князь, но тут же одумался и замахал ладонями: - Иди, иди! Иди уж...

Но Молокоедов еще постоял с улыбочкой, поморгал, и, опять-таки не поклонившись, ушел навсегда из воеводского дома.

- Что ж теперь делать станем? - спросил Прозоровский совсем робким, виноватым голосом у Мехоношина. - Как теперь быть, поручик? Может, и верно от греха подальше в вотчинку, да и пересидеть там тихохонько грозу. Как скажешь?

- В вотчинку? - с недобрым смешком произнес Мехоношин.

- Туды. Тихохонько.

- И оттудова достанут! - сказал Мехоношин. - У Апраксина ручища длинная. Не ныне, так завтра, а только достанут. Непременно достанут... Спеху-то нет. Про дела твои не все знают, да, видать, и помнят заслуги твои на Азове. Иначе бы сразу на аркане поволокли, потому что, князюшка, наделал ты тут дел, наломал дров нешуточно...

Прозоровский просипел что-то невнятное, сидел обмякнув, смотрел пустыми глазами. Мехоношин поднялся, сказал, что зайдет попозже, тогда и решат, что делать; не торопясь, посвистывая, отправился к дьяку - получать государево жалованье всем служителям Новодвинской цитадели. Денег было много, считали долго, Мехоношин не раз и не два все пересчитывал сызнова. Для бодрости поручик велел принести полштофа вина.

- Как там воевода-то? - спросил дьяк.

- Худо! - ответил Мехоношин. - Спросят с него, строго спросят.

- Да уж не миновать...

Пересчитанные деньги дьяк услужливо всыпал в кожаный мешок, пошел провожать поручика до крыльца. Мехоношин приторочил сумку к седлу, поймал ногой стремя, не оглядываясь выехал за ворота.

Здесь ждали его два солдата - провожать казну. Он сказал им, что денег нынче получить не пришлось, оглядел рассеянным взором улицу, объехал кругом Гостиного двора и, постучав рукоятью нагайки в кружало к Тощаку, велел вынести самой лучшей водки. Тощак вынес.

- На, лови! - сказал Мехоношин и бросил целовальнику золотой.

Тощак поймал монету, поклонился.

Мехоношин, не глотая, вылил себе в горло вино, закусил корочкой и крепко сжал шпорами бока коню. Жеребец с места пошел наметем к холмогорской дороге.

Тощак проводил офицера взглядом, вернулся в кружало, сказал двум матросам из цитадели, игравшим в кости на щелчки:

- Сам поручик ваш подъезжал. Щедрый! Разбогател, видать!

- Домок бы ему в шесть досок! - ответил матрос. - Пес он, а не поручик...

Другой добавил:

- Добрые-то люди не живут, помирают, а такая шкура - вишь? Веселыми ногами ходит...

Дверь заскрипела, вошли еще человек десять матросов; Тощак налил им вина по маленькой, накидал в миску соленой рыбы. Они выпили не садясь; старшой - плечистый, румяный - приказал:

- Пошли ходом! После обедни сразу шпагу выносить будут!

Тощак догадался:

- Афанасия-то Петровича?

Крикнул губастого малого - сторожить, надел шубу с лисой, шапку, рукавицы. По улице, торопясь, шел народ: стрельцы в ярких цветастых кафтанах, подбитых стриженым бараньим мехом, матросы в своих жестких негреющих куртках, посадские, рыбаки, рыбацкие женки, зверовщики, промышленники, таможенные солдаты.

Аггей Пустовойтов строем повел своих матросов, таможенниками командовал Егорша, на конях поехали драгуны. В узкой Пробойной улице народ внезапно остановился, дорогу перегородили стрельцы полковника Вильгельма Нобла. Сидя в высоком седле, носатый, сизый от холода, он закричал, что хода к реке нет, что шпагу велено нести в часовню Спаса нерукотворного, что в крепости ее держать невместно. Какой-то низкорослый, плечистый дрягиль с ненавистью в хриплом голосе крикнул:

- Ты своих иноземцев учи, мы сами ведаем, чего нам делать!

Медники, хлебники, квасники, другие посадские сразу зашумели, заругались:

- Отъезжай с пути!

- Честью просим!

- Други, напирай!

- За узду его бери, за узду!