Россия молодая (Книга 2)

И посмотрел прямо в ее лицо, похудевшее, с легкой тенью под глазами, увидел маленькое ухо с бирюзовой серьгой, увидел трепещущий счастливый блеск ее зрачков, розовые, чуть пухлые губы.

- По-здорову, - негромко ответила она, - грех жаловаться, Афанасий Петрович. Ты-то как? Да что мы здесь стоим, чай не бездомные, идем в избу. Ванятка и то все спрашивает: что дядя Афоня, да где дядя Афоня...

Она была счастлива, и ей перед Крыковым было стыдно своего счастья, своего спокойствия, но притворяться она тоже не умела. Он поднялся с ней на крыльцо, взял ведра в руки и вошел в сени. Таисья широко растворила дверь в избу и весело сказала:

- Ванятка, ты гляди, кто к нам пришел!

Мальчик рванулся с лавки и, крепко топая своими подкованными сапожками, с разбегу повис на Крыкове. Тот поднял его и, сжав челюсти, не в силах что-либо сказать, долго смотрел в глаза Ванятке, потом подкинул к потолку, как делывал всегда, встречаясь с ним, и посадил на лавку, сам сел рядом, обнял его за плечи. Ванятка прильнул к Крыкову, обиженным голосом пожаловался:

- Не ходишь все и не ходишь! Ишь какой! Пушку обещал со мною делать, чтобы палила, а сам все не ходишь!

- Ужо сделаем пушку! - пообещал Крыков. - Она у меня почти что и сделанная, да недосуг было лафет ей вырезать.

- И палит? - спросил Ванятка.

- Еще как палит!

- Громко? - краснея от счастья, спросил Ванятка и руками повернул к себе лицо Крыкова. - Палит?

Афанасий Петрович ответил не сразу, вглядываясь в свежее, румяное лицо мальчика. Странно соединились в нем отец и мать: добрая красота души Таисьи и веселая разумная сила Рябова; зеленые, с искрами глаза кормщика смотрели так, как смотрит Таисья, а розовые нежные губы матери улыбались так, как улыбался кормщик, - насмешливо, хитро.

- Что молчишь? - сердясь и хмуря тонкие Таисьины брови, спросил мальчик. - Громко палит-то?

- Чего громче! - улыбаясь, ответил Афанасий Петрович. - Громче, почитай что, и не бывает...

Сняв Ванятку с лавки, он сказал ему деловито:

- Ты вот что, дружочек. Сбегай к воротам да посмотри там коня моего не отвязался ли. А коли хочешь, так и хлебца ему снеси...

Ванятка побежал к двери, Афанасий Петрович вынул из кармана грамоту, протянул Таисье, заговорил торопливо:

- Спрячь, Таисья Антиповна, - челобитная. Может, по прошествии времени сгодится добрым людям, а мне более оставлять некому. Челобитная царю Петру Алексеевичу на воровство и мздоимство князя Прозоровского и всех лютых его псов. Подписи под челобитной писаны кровью. Отослать нынче на Москву - дело нетрудное, да чтобы в царевы руки попало - вот где ловкость нужна, и нет такого человека верного. А после баталии мало ли чего случится. Кормщик-то где?

- На Онегу пошел, к дружку своему, - тихо сказала Таисья.

- На Онегу? Кто ж у него там?

- А бог его знает. Будто есть кто-то. Погулять пошел...

- Вот ему сию челобитную и отдашь, он спрячет с умом.

Таисья взглянула на Крыкова, спросила:

- Может, Сильвестру Петровичу лучше?

- Сильвестр Петрович того ж корня, что и воевода! - сказал глухим голосом Крыков. - Сильвестр Петрович человек разумный, честный, храбрый, но что Прозоровские, что Иевлевы - с одного стола едали, коли побранятся, то и помирятся. В сию челобитную моей веры нет нисколько, да воля не моя, народишко все надеется и в надежде на правду пойдет за нее на плаху. Как же мне эдакое горе не в свои руки отдать?

Таисья ничего не ответила.

Он совсем тихо попросил:

- Коли что - Кузнецу отдашь, Таисья Антиповна...

- Как - коли что? - не поняла она.

- Война. Швед пришел. Али не слышала?

- Как пришел? Куда?

- Да к нам и пришел! - невесело улыбнувшись, ответил Афанасий Петрович. - Гостевать. Потрепало его штормом изрядно, нынче чинится возле Мудьюга...

- Пришел-таки! - охнула Таисья. - Всевать пришел...

Афанасий Петрович молча поднялся, поискал на лавке перчатки, поклонился Таисье. Она смотрела на него, да словно бы не видела. Потом вдруг с силой схватила за жесткий рукав кафтана, притянула к себе, спросила:

- Тебе как же, Афанасий Петрович, на шанцах-то? Первому, что ли, начинать?

- Там видно будет! - спокойно ответил он. - Наше дело воинское. Присяга. Да ништо, Таисья Антиповна, будь в спокойствии. Не продраться вору в город...

Она все смотрела на него не отрывая взгляда, и опять спросила дрогнувшим голосом:

- Да тебе-то - первому?

Крыков молчал. Тогда она быстро, ловко расстегнула на шее крючочки, потянула серебряную цепочку и стала снимать с себя крестик. Волосы запутались в цепочке; морщась от боли, Таисья дернула сильнее и подала Крыкову крестик, еще теплый ее теплом. Сдвинув брови, он расстегнул на себе кафтан и подал ей свой - медный, на крепком смолёном гайтане. Бледные от волнения, они долго молчали, не зная, что сказать друг другу.

- Ну, теперь прощай! - сказал Афанасий Петрович.

- Прощай, брат! - сказала она. - Ты ведь теперь мне брат. Крестовый брат! - повторила Таисья, и глаза ее засветились мягким и ласковым светом. - Прощай! Дай же я тебя покрещу...