Россия молодая. Книга 2

Старик загремел замком, попросил тихо:

– Прости для бога, Иван Савватеевич. Отслужу.

– Бога и проси! – сказал Рябов. – Ему ловчее вас прощать.

– Отслужу, Иван Савватеевич...

– Отслужишь и без прощения.

Старик втянул плешивую голову в плечи, отворил железную дверь. Рябов вошел, оглядел стены, по которым ползла вода, плесень по углам, гнилые истлевшие бревна. Прислушался: в остроге было тихо, как в могиле.

– Иевлев где – Сильвестр Петрович? – спросил кормщик.

– Вот – камора.

– Здесь и держите – немощного?

– Все ж посуше. И печка есть – топим.

– К нему веди!

– Плох он. Недолго протянет.

– Открывай-ка.

Старик опять загремел ключами. Кормщик вошел первым. Старик сзади поднял над головою глиняный горшок, в котором коптил фитиль. Рябов сразу увидел Иевлева: он сидел против двери у стены, привалившись боком к печке.

– Пришел! – слабым, но радостным голосом сказал Сильвестр Петрович. – Я знал, что придешь.

– Пришел! – ответил кормщик. – Пришел, Сильвестр Петрович. Гостинца тебе принес. Здравствуй!

– Здравствуй! – попрежнему радостно сказал Иевлев. – Здравствуй, коли не шутишь, на все четыре ветра. Верно говорю? Не запамятовал еще в узилище, как вы, поморы, здороваетесь?

– Не запамятовал! – садясь возле Иевлева и развязывая узелок, молвил Рябов. – Оно дело нехитрое. Получай, господин капитан-командор, гостинцы. Табачок перво-наперво – добрый. Кремень, да огниво, да трут. Я гостинчика тебе по-своему собирал, как на Грумант, вроде бы на зимовье: чего там надобно, то и в тюрьме нужно. Снадобья, чтобы мы с тобой не зацынжали. Мазь бабинька Евдоха послала, лечить тебя будем. Так. Трубочка – обкуренная, хорошая. Теперь от супруги от твоей принимай...

Он говорил, и как бы даже не глядел на Иевлева, пока раскладывал на топчане гостинцы. Сильвестр Петрович справился с собою: быстро утер мокрые глаза, стал дышать ровнее, спокойнее, вновь заулыбался.

Светильню Рябов приказал не уносить. Ключарь попробовал было поспорить, что-де не велено, но кормщик так на него посмотрел, что тот поклонился и ушел.

– Да сыро что-то! – вслед старику крикнул Рябов. – Затопил бы, старый грешник!

Погодя оба закурили трубки.

– Ну что ж! – молвил кормщик, оглядывая стены каморы. – Ничего. На Груманте-то не в пример хуже было. Нынче отдохнем, а с утра пораньше за дело возьмемся – не узнаешь, Сильвестр Петрович, какие хоромы будут...

Иевлев молчал. Синие его глаза ярко светились в полумраке.

– Важно заживем! – говорил Рябов. – А пока слушай, я тебе новости расскажу.

И стал рассказывать про князя Прозоровского, про сбежавшего поручика Мехоношина и про нового воеводу Ржевского, который вскорости должен прибыть в Архангельск.

– Одного Ржевского я знавал в прежние годы, – задумчиво произнес Иевлев, выслушав рассказ кормщика. – Василием звали. Он, должно быть, и есть...

– Что за мужчина?

Сильвестр Петрович ответил с неудовольствием:

– Князь Ржевский человек разумный, смаху не рубит, осторожный, воеводствует не первый год...

– Боярин?

– Доброго роду...

– Я чай, не лучше нынешнего?

– Воевода царевым указом ставится! – почти с гневом отрезал Иевлев. – Не наше дело об нем толковать...

– Ой, наше! – невесело усмехнувшись, молвил Рябов. – Наше, Сильвестр Петрович. Загнали нас ни за что ни про что в узилище, а судить их не нам. Нет уж, господин капитан-командор, нам!

– Поживем – увидим! – угрюмо произнес Иевлев.

– То дело другое: прежде времени голову ломать не к чему. Давай, Сильвестр Петрович, закусим, да и спать повалимся до утра. Ноне денек у меня был хлопотный...

Он разложил на топчане чистый платок, ловко нарезал копченую оленину; хитро подмигнув, вытащил из сапога скляницу зелена вина, протянул Иевлеву, тот, запрокинув голову, хлебнул. Рябов сказал ласково:

– Со свиданьицем, Сильвестр Петрович. Чтобы, как у нас говорится, – в будущем году, да об эту пору, да с тем же дружком, да еще и с пирожком.

Выпил, покрутил головою, удивился:

– Смотри, как проскакивает! Соколом! А ведь ныне, как я из тундры вынулся, тверезый ни минуты вроде не был...

И добавил с грустью:

– Нехорошо, а как сделаешь? Надо же человеку отдохнуть?

2. ВОЕВОДА РЖЕВСКИЙ

И пошли один за другим острожные, похожие друг на друга дни...

Где-то там, наверху, где светило солнце и день отличался от ночи, а вечер от утра, – дьяки Гусев и Абросимов пеклись о том, чтобы здесь, внизу, в сырой и мозглой каморе побыстрее померли два узника. Помрут – и все, помрут – тогда один Прозоровский всему виновник, помрут – ищи-свищи концы. И тюремные караульщики, и стража на съезжей, и злая баба, что стряпала острожникам хлебово, и бобыли, состоящие при палаче Поздюнине, и сам Поздюнин – все знали, чего хотят дьяки, но страшились погубить узников без прямого на то приказа. Дьяки же такой приказ не решались дать без ведома воеводы Прозоровского, который лежал без движения, смотрел в потолок мутными бессмысленными глазами и жалостно мычал.

Новый же воевода Ржевский все не ехал.

А узники не умирали, и даже более того – немощный Иевлев стал поправляться.