Россия молодая. Книга 2

Когда карбас отвалил, он, стоя на корме, смотрел на город, который должен был оборонять от нашествия. Все было тихо, словно и не пришел лютый швед: дымились трубы, кое-где за слюдяными окнами посадских изб красным светили свечи, в церквах мирно звонили к вечерне.

4. НА ЦИТАДЕЛИ

Инженер Резен и Сильвестр Петрович жгли на доске порох – смотрели, весь ли сгорает, когда караульные оповестили, что на Двине виден струг архиепископа Афанасия, идет с устья, – владыка посещал шанцы.

Старик приехал суровый, усталый, едва ходил, опираясь на свой посох. Рассказал, что был на шанцах, смотрел в трубу на воровские корабли. Пока эскадра стоит неподвижно, делают там какие-то работы. Таможенные солдаты и драгуны к баталии готовы, духом стойки. Еще рассказал, что накануне получил уведомление от вологодского архиерея: вышли якобы к двинянам из Вологды на многих стругах добрые войска, стрельцы с пушками. Над ними полковником едет немец Вильгельм Нобл и полуполковником россиянин Ремезов, вояка храбрый. Везут войска с собою немало ядер, пороху и всякого иного вооружения.

Иевлев, усмехнувшись, ответил, что по всему видно – Вильгельм Нобл не слишком торопится к баталии.

– А чего ему торопиться? – съязвил Афанасий. – Небось, не на гулянку, еще и убить могут... Ништо, царь Петр Алексеевич проведает, как Нобл поспешает, – не похвалит...

– Путь-то не близкий, владыко. В Тотьме выпьют, в Устюге опохмелятся. Знаем дорогу-то...

Афанасий отмахнулся от шуток, велел показать пушки, что перелиты из колоколов, каждую осматривал внимательно, спрашивал, из какого колокола отлита, каким мастером, далеко ли станет палить? Сильвестр Петрович ответил, что почти все пушки здешнего литья, сработаны мастером Федосеем Кузнецом, умен мужик и дело свое знает.

– А было вовсе пропадал! – сказал Афанасий. – Вишь, каков мастер... Ты его приветил ли, мастера?

– Такого приветишь! – ответил Иевлев. – Только ругается...

– Заругаешься, когда на дыбу вздергивают! – проворчал Афанасий.

Сильвестр Петрович удивился – все знает старик. Осмотрев пушки, Афанасий велел показать ядра – чугунные, железные, каменные. Резен объяснял, как раскаляют ядро в кузнечном горне, как замазывают пороховой заряд глиной, как вкатывают каленое ядро в ствол пушки.

– Порох-то добрый? – спросил Афанасий.

– Порох – ничего.

– Ты отвечай дельно! – крикнул Афанасий. – Ничего! Что такое – ничего?

– А ты не кричи, – попросил Резен.

Афанасий поморгал, потом спросил:

– Да ты, дурашка, знаешь, кто я таков?

– Ты поп, – сказал Резен. – И не кричи. Я не тот, чтобы кричать.

– Храбрый! – заметил Афанасий.

– Да, храбрый!

– Где порох?

– Где надо! – ответил Резен.

– Покажи мне порох.

– Зачем тебе порох? – спросил Резен. – Что ты в порохе понимаешь? Ты поп – и молись, а я инженер, я в порохе понимаю...

– Ты инженер, да – заморский, – щурясь на Резена, сказал Афанасий, – а я поп, да – русский. И всего повидал за свою жизнь. Веди, Сильвестр Петрович, показывай...

Резен шел сзади, на щеках его проступили красные пятна – он обиделся. Афанасий велел подать деревянную миску, растер в миске пороховую мякоть, посмотрел, не серого ли цвета. Резен сказал Иевлеву по-немецки:

– Понимает!

Афанасий ответил тоже по-немецки:

– Понимаю!

И приказал костыльнику подать листок бумаги. У костыльника бумаги не было, Резен вырвал клочок из записной книжки, старик положил на листок щепотку пороху, сжег. Порох сгорел почти без остатка, бумага осталась целой.

– Порох добрый, а ты говоришь – «ничего»! – попрекнул Афанасий Резена, но уже спокойно. – Монахи мои где?

Монахи из Николо-Корельского монастыря высыпали на плац под мелкий дождик. Подрясники на них пооборвались, сапоги побились, лица у всех были загорелые, носы облупились от солнца, многие сбрили бороды, а Варсонофий отпустил усы. Афанасий, пряча улыбку, благословил свое воинство, негромко сказал Иевлеву:

– Ишь! И с копьями, и с мушкетами! Обучил?

– Обучил, – тоже улыбаясь, ответил Сильвестр Петрович. – Варсонофий у них мужик разумный...

– Начальный человек над ними?

– Капралом зовем, – сказал Иевлев.

– Ну, ну, – сказал Афанасий, – дело хорошее. Водки им не давай, я их знаю, жеребцов стоялых...

И подозвал к себе Варсонофия:

– Усатый экой!

Варсонофий молчал, стоял во фрунт, смирно.

– Табачищем несет! – сказал владыко. – И сала нет. Согнал сало. Так-то приличнее для монаха...

Варсонофий покашлял в кулак.

– Ну, иди, чадо! – усмехнулся Афанасий.

Монах повернулся, как учили, ударил разбитым сапогом, пошел через плац.

– Не вернется в монахи, – сказал Афанасий. – Образ не таков. Нет, не быть ему монахом, удерет... Капралом будет али разбойником...

Прощаясь, Афанасий сказал Резену:

– А ты, господин, не обижайся. Больно много вас, волков, к нам повадилось. Мне про тебя Сильвестр Петрович хорошо сказывал, да я не верил. Прости, коли обидел, не хотел.

Инженер не отвечал, посасывал трубку.

У ворот Афанасий благословил Иевлева, сказал устало:

– Трудно тебе будет, капитан-командор, труднее нельзя! Прощай! Может, и не свидимся.