Россия молодая. Книга первая

Ночью, пошатываясь, он вошел в таверну, где пили купцы, офицеры гвардии драбантов, кавалеристы и рыночные менялы. Уличные девки в чепчиках и нижних юбках плясали на дубовом столе, рядом гадал гадальщик, дальше бросали кости — чет или нечет. Четверо офицеров пели новую песню о позоре русских под Нарвой. Дес-Фонтейнес выслушал песню до конца и сказал офицерам, что они глупцы и вместо мозгов у них навоз.

Молоденький офицер, с пушком вместо усов, вскочил и завопил, что он не позволит произносить неучтивости. Дес-Фонтейнес потянул его за нос двумя пальцами. На рассвете, с тяжелой головой, ничего не понимая, он слушал, как высокий в оспинах капитан читал напамять старый закон о ведении поединка:

«Если муж скажет бранное слово: „ты не муж сердцем и не равен мужу“, а другой скажет: „я муж, как и ты“, — эти двое должны встретиться на перепутье трех дорог. Если придет тот, кто услышал, а тот, кто сказал слово, не придет, то он три раза крикнет: „злодей!“ И сделает заметку на земле. Тогда тот, кто сказал слово, — хуже него, так как он не осмеливается отстоять оружием то, что сказал языком. Теперь оба должны драться. Убитому надлежит лежать в плохой земле».

Дес-Фонтейнес выбросил шпагу из ножен и встал в позицию. Юноша, которого он давеча таскал за нос, сделал подряд два неудачных выпада и потерял хладнокровие. На шестой минуте поединка премьер-лейтенант клинком пронзил горло своему противнику, выдернул шпагу, обтер жало краем плаща и ушел в Нордмальм — в деревушку, чтобы пить дальше. Секунданты, опустив головы, стояли на сыром ветру, пели псалом над убитым. Его похоронили здесь же, на перепутье трех дорог, и выпили желтой ячменной водки на деньги, которые нашлись у него в кошельке.

Весь день Ларс Дес-Фонтейнес просидел за дубовым колченогим столом в харчевне «Верные друзья». Он был трезв и зол. Дурные предчувствия измучили его. С ненавистью он вспоминал вечер, проведенный в приемной ярла Юленшерны, наглых офицеров, поединок, годы, прожитые в Московии. Да, он, Дес-Фонтейнес, никому более не нужен. Нет человека, которому была бы интересна правда, та правда, которую он привез с собою. Что-то случилось за эти годы! Но что?

В сумерки из города вернулась старая карга, которую он посылал к кормилице Маргрет. На клочке бумаги Маргрет написала несколько слов, от которых его бросило в жар. Швырнув старухе золотой, премьер-лейтенант поехал туда, где бывал столько раз в те далекие, невозвратимые времена.

Над городом стлался тяжелый рыжий туман. При свете смоляных факелов разгружались огромные океанские корабли. Сладко пахло корицей, гниющими плодами и фруктами, привезенными из далеких жарких стран. Громыхая по булыжникам, из порта ползли тяжелые телеги с грузами. В домах предместья зажигались огни, лавочники закрывали ставни своих лавок, гулящие девки, громко хохоча, приставали к матросам, побрякивающим золотыми в карманах…

И вдруг на плацу запели рожки солдат.

Дес-Фонтейнес попридержал коня: рожки пели громко, нагло, их было много, и солдат тоже было много. В прежние времена рожки не пели так вызывающе нагло и солдаты не маршировали по улицам такими большими отрядами.

Проехал на белом тонконогом коне полковник — тучный и усатый, за ним, осаживая жеребца, проскакал адъютант, потом пошли батальоны. И все остановилось: и подводы с грузами из порта, и матросы со своими девками, и старики, спешащие в церковь, и дети, и уличные торговки, и продавцы угля со своими тележками…

Мерно ступая тяжелыми подкованными башмаками, шли королевские пешие стрелки в длинных кафтанах с медными пуговицами, за ними двигались особым легким шагом карабинеры, потом показалась конница: тяжелая — кирасиры, средняя — шволежеры в плащах, все с усами, и, наконец, гусары на поджарых конях в сопровождении пикинеров при каждом эскадроне. Грубые солдатские голоса, брань, шутки, командные окрики покрыли собою мирный шум города; казалось, солдаты никогда не пройдут — так их было много, и было видно, что народ смотрит на войска покорно и не без страха…

«Вот для чего его величество король закалял себя в юные годы, — вдруг подумал Дес-Фонтейнес, — вот для чего он среди ночи вставал с кровати и ложился на пол…»

А солдаты все шли и шли, и рожки все пели и пели, извещая горожан о том, что дорога перед войсками должна быть очищена…

Наконец полки миновали перекресток, и город вновь зажил своей обычной жизнью…

Старуха кормилица Маргрет жила в доме, часть которого занимал амбар. На самом верху каменного здания, под черепичной кровлей, при свете масляных фонарей, четыре здоровенных парня, полуголых и белобрысых, крутили рукоятку ворота; пеньковый канат, наматываясь на вал, втаскивал наверх туго перевязанные кипы хлопка. Совсем как много лет назад, если бы издалека не доносились еще наглые, громкие звуки солдатских рожков.

Премьер-лейтенант постучал в знакомую дверь так же, как восемь лет назад, — три удара. Загремел засов, и Дес-Фонтейнес вошел в низкую кухню старой кормилицы, где едва тлели уголья в очаге.

— Это вы? — спросила Маргрет дрожащим голосом. И вскрикнула: — О, Ларс!