Россия молодая. Книга вторая

— Здравствуй! — попрежнему радостно сказал Иевлев. — Здравствуй, коли не шутишь, на все четыре ветра. Верно говорю? Не запамятовал еще в узилище, как вы, поморы, здороваетесь?

— Не запамятовал! — садясь возле Иевлева и развязывая узелок, молвил Рябов. — Оно дело нехитрое. Получай, господин капитан-командор, гостинцы. Табачок перво-наперво — добрый. Кремень, да огниво, да трут. Я гостинчика тебе по-своему собирал, как на Грумант, вроде бы на зимовье: чего там надобно, то и в тюрьме нужно. Снадобья, чтобы мы с тобой не зацынжали. Мазь бабинька Евдоха послала, лечить тебя будем. Так. Трубочка — обкуренная, хорошая. Теперь от супруги от твоей принимай…

Он говорил, и как бы даже не глядел на Иевлева, пока раскладывал на топчане гостинцы. Сильвестр Петрович справился с собою: быстро утер мокрые глаза, стал дышать ровнее, спокойнее, вновь заулыбался.

Светильню Рябов приказал не уносить. Ключарь попробовал было поспорить, что-де не велено, но кормщик так на него посмотрел, что тот поклонился и ушел.

— Да сыро что-то! — вслед старику крикнул Рябов. — Затопил бы, старый грешник!

Погодя оба закурили трубки.

— Ну что ж! — молвил кормщик, оглядывая стены каморы. — Ничего. На Груманте-то не в пример хуже было. Нынче отдохнем, а с утра пораньше за дело возьмемся — не узнаешь, Сильвестр Петрович, какие хоромы будут…

Иевлев молчал. Синие его глаза ярко светились в полумраке.

— Важно заживем! — говорил Рябов. — А пока слушай, я тебе новости расскажу.

И стал рассказывать про князя Прозоровского, про сбежавшего поручика Мехоношина и про нового воеводу Ржевского, который вскорости должен прибыть в Архангельск.

— Одного Ржевского я знавал в прежние годы, — задумчиво произнес Иевлев, выслушав рассказ кормщика. — Василием звали. Он, должно быть, и есть…

— Что за мужчина?

Сильвестр Петрович ответил с неудовольствием:

— Князь Ржевский человек разумный, смаху не рубит, осторожный, воеводствует не первый год…

— Боярин?

— Доброго роду…

— Я чай, не лучше нынешнего?

— Воевода царевым указом ставится! — почти с гневом отрезал Иевлев. — Не наше дело об нем толковать…

— Ой, наше! — невесело усмехнувшись, молвил Рябов. — Наше, Сильвестр Петрович. Загнали нас ни за что ни про что в узилище, а судить их не нам. Нет уж, господин капитан-командор, нам!

— Поживем — увидим! — угрюмо произнес Иевлев.

— То дело другое: прежде времени голову ломать не к чему. Давай, Сильвестр Петрович, закусим, да и спать повалимся до утра. Ноне денек у меня был хлопотный…

Он разложил на топчане чистый платок, ловко нарезал копченую оленину; хитро подмигнув, вытащил из сапога скляницу зелена вина, протянул Иевлеву, тот, запрокинув голову, хлебнул. Рябов сказал ласково:

— Со свиданьицем, Сильвестр Петрович. Чтобы, как у нас говорится, — в будущем году, да об эту пору, да с тем же дружком, да еще и с пирожком.

Выпил, покрутил головою, удивился:

— Смотри, как проскакивает! Соколом! А ведь ныне, как я из тундры вынулся, тверезый ни минуты вроде не был…

И добавил с грустью:

— Нехорошо, а как сделаешь? Надо же человеку отдохнуть?

2. Воевода Ржевский

И пошли один за другим острожные, похожие друг на друга дни…

Где-то там, наверху, где светило солнце и день отличался от ночи, а вечер от утра, — дьяки Гусев и Абросимов пеклись о том, чтобы здесь, внизу, в сырой и мозглой каморе побыстрее померли два узника. Помрут — и все, помрут — тогда один Прозоровский всему виновник, помрут — ищи-свищи концы. И тюремные караульщики, и стража на съезжей, и злая баба, что стряпала острожникам хлебово, и бобыли, состоящие при палаче Поздюнине, и сам Поздюнин — все знали, чего хотят дьяки, но страшились погубить узников без прямого на то приказа. Дьяки же такой приказ не решались дать без ведома воеводы Прозоровского, который лежал без движения, смотрел в потолок мутными бессмысленными глазами и жалостно мычал.

Новый же воевода Ржевский все не ехал.

А узники не умирали, и даже более того — немощный Иевлев стал поправляться.

Дьяки, растерявшись, ругались и пугали караульщиков жестокими карами, но караульщики теперь не так трепетали дьяков, как прежде, и более слушали Егора Резена, заходившего к ним в избы вместе с одноногим боцманом. Резен был щедр, не скупился на угощение и часто повторял, что приедет царь Петр, и тогда все узнают, что за люди капитан-командор и кормщик Рябов. А боцман сердито посмеивался и сулил тем, кто будет жесток к узникам, такую казнь, что у караульщиков мурашки бегали по спине. Кроме того, многие знали о подвиге Рябова во время шведского нашествия, знали и о том, что он сам пришел в узилище, чтобы не оставить в беде Иевлева. И чем дальше, тем больше чинились послабления двум узникам, а дьяки уже старались не замечать ничего и даже не спрашивали, живы Рябов с Иевлевым или померли.