Россия молодая. Книга вторая

Сильвестр Петрович встретил воеводу со всем приличием у ворот цитадели и даже с лекарем был вежлив, хоть и не выразил никакого удовольствия от встречи с ним. Инженер Резен занял внимание Лофтуса, повел его к себе в избу, дабы побеседовать о здоровье капитан-командора. В чистой, пахнущей сосновыми бревнами горнице он усадил гостя спиной к окошку, заговорил учтиво об иностранных столицах. Беседа завязалась непринужденная.

В это же время у себя в комендантской Иевлев потчевал воеводу квасом, заваренным Машей. Воевода хвалил квас — такого в здешних местах не добьешься, — хвалил капитан-командора, что цитадель нынче вовсе не узнать, много понастроено, хвалил порядок на подступах к крепости. Сильвестр Петрович настороженно молчал: не для того приехал воевода, чтобы хвалить!

— Дверь-то закрой, господин, потуже! — попросил князь.

Капитан-командор подозрительно посмотрел на князя, поднялся, закрыл дверь. Воевода молча прихлебывал квас. Потом, оглаживая усы, спросил:

— Как надеешься, господин Иевлев? Отобьем шведа?

Сильвестр Петрович подумал, ответил не сразу:

— Трудно будет, князь-воевода. Весьма трудно. Швед идет большой силой. Команды на эскадре пожелают грабить, то им обещано, небось. Город Архангельск слывет богатым городом. Король Карл сам отправил эскадру, шаутбенахт Юленшерна — опытный моряк…

— Умно толкуешь! — одобрил воевода. — Ворог идет великой силой, а у нас все не слава богу. Думный дворянин, верный человек, ума палата, господин Ларионов, издавна правит розыск и дознался, что быть у нас мятежу. Ныне и я своею персоною немалое время на съезжей трудился и в подлинности всех тех скаредных и мерзейших дел, господином Ларионовым открытых, подтверждение получил. Взято драгунами человек с дюжину подлого народа, заправил сей татьбы; еще надобно хватать и хватать. Приходимцы с Азова, здешние воры, от Москвы беглые стрельцы, иные разные смерды винятся в том, что меня, воеводу своего, вздумали на копья вздеть, — слыхано ли такое? Чего в Азове делали — и здесь поделать решили. Да в какое время? То все антихристово Разина Степки дело: дядюшку моего, блаженной памяти князя-боярина Прозоровского в Астрахани повесили, здесь то же задумали, да не так сие просто! Похватали мы их. Похватать-то похватали, и еще имать станем, да только какая война — коли и в войске мятежники, и на верфях, и по слободам. Пушечный мастер, кличкою Кузнец…

— Что Кузнец? — перебил нетерпеливо Иевлев.

— А то Кузнец, что и на Пушечном дворе измена. Сии скаредные воры прелестные листки читали о том, как наши с тобою головы на рожны вздевать. До того дело дошло с сими татями, господин капитан-командор, что офицеры некие, на которых ты немалую надежду имеешь, твои офицеры к мятежникам пристали.

— Офицеры?

— Офицеры, душа моя, офицеры, сударь капитан-командор. Как ударят сполох — офицеры сии сами поведут мятежников на нас с тобою…

— Кто же они — офицеры? Как зовутся?

— Покуда не скажу. Не поверишь. А со временем поведу в застенок, чтобы своими ушами услышал воровские изменные речи. Ну, об сем успеем. Нынче же о другом думать надобно: каково тебе со шведом биться, когда за спиною твоей тати, кои только и ждут шведа на нашу землю. Великая кровь прольется православная, а зачем?

Сильвестр Петрович поднялся, тяжело опираясь на трость, прошелся по горнице из угла в угол. Воевода неотступно следил за тем, как менялось его лицо, как словно бы погасли глаза, как мелкие росинки пота проступили на высоком лбу, на скулах.

— Побьет нас швед! — настойчиво сказал воевода. — Побьет и спалит город наш, и вырежет ножами народу сколько похощет. И тебе висеть в петле…

Иевлев молчал.

— Пойдут корабли шведские мимо твоей крепости — что станешь делать? — тихо спросил воевода, выдвинув вперед жирный подбородок.

Сильвестр Петрович ответил глухо:

— Известно, что! Палить буду из пушек.

— То-то, что из пушек. А тебя в это время по башке обухом — свои же пушкари…

— Меня? Для чего же меня?

— Тебя, еще бы не тебя!

Иевлев хотел что-то сказать, но воевода не дал!

— Будто в тебя и ножа не метали. Я-то знаю, я все знаю… И нож метнули весенней ночкой, и мужик на тебя в лесу кинулся — резать. Отпустил ты его. Добер, ах, добер…

Сильвестр Петрович отворотился — противно было смотреть, как радуется, юродствует, лжет и мельтешит Прозоровский. И чего веселого? А тот все говорил, наклоняясь к Иевлеву, жарко дыша волосатым ртом, — громко, въедливо, поучающе: