Россия молодая. Книга вторая

Кормщик, перед тем как выпить, перекрестился, выпив — похвалил винцо, что-де без сивушного духа, двойной, видать, перегонки. Заел кусочком мясной лепешки, осведомился, как величают шхипера. Шаутбенахт подумал, покривился, назвался негоциантом Шебалд.

— Ну, а меня Нилом Дмитричем звать, Лонгиновым кличут! — сказал кормщик. — Будем, значит, знакомы. Торговать идете?

Шаутбенахт, брезгливо морщась, сообщил, что торгует стеклом, ножами, вином, изюмом, перцем, — да вот не повезло, в Белое море не хаживал, как идти в Двину, не знает.

Окке Заячий нос, стоя за креслом шаутбенахта, переводил.

— Много кораблей у вас! — не отвечая на вопрос шаутбенахта, молвил кормщик. — Ишь здоровенные какие! Богато торгуете. Небось, и домишко свой за морем, усадьба, хорошо живете? Шутка сказать — товару сколь много…

— Господин шхипер ждет ответа на свой вопрос! — сказал Окке.

Лонгинов подумал, потом спокойно посоветовал идти до двинского устья, — там сама таможня, после законного осмотра кораблей, пришлет искусного лоцмана. Так все делают, так и господину шхиперу надлежит сделать.

— Мне не нужна таможня! — сухо сказал шаутбенахт. — Мне не нужен лоцман там. Мне нужен лоцман здесь!

Кормщик спросил простодушно:

— А для чего здесь? Разве ж у тебя карты нет?

Шаутбенахту надоела такая игра. Обернувшись к Окке, он сказал резко:

— Спроси у него, не возьмется ли он за хорошую плату провести корабли до города Архангельска. Дай понять невеже, что в случае отказа его ждет лютая смерть. И быстрее…

Окке подергал носом, заговорил, кормщик слушал внимательно, сильные челюсти его пережевывали мясную лепешку.

— Ну? — спросил шаутбенахт.

— Он думает! — ответил Окке.

— Пусть думает быстрее! — велел Юленшерна.

Лонгинов сокрушенно вздохнул, солгал, что провести эскадру никак не может: сам он не архангельский, родом из Онеги, двинским фарватером не хаживал.

— Про наказание сказал? — спросил Юленшерна.

— Да, гере шаутбенахт.

— И что же?

— Он отвечает, что все в руке божьей…

Юленшерна велел увести кормщика и посадить в канатный ящик. Матросы молча скрутили русскому мужику руки за спиной, корабельный кузнец заклепал кандалы на его ногах. Пригнали других русских — с карбаса и лодьи. Рыбаки шли спокойно, но увидев кормщика, приостановились, переглянулись. Один спросил:

— По-здорову, значит, гостевал, Нил Дмитрич?

— По-здорову! — ответил Лонгинов. — Пасись, ребята. Шведы! Не послушались указа — в море не ходить, теперь надобно держаться.

Матрос с серьгой в ухе тяжело ударил кормщика по спине, тот, не оглядываясь, пошел, мелко переступая закованными в цепи ногами. Шаутбенахт щурился на русских рыбаков, посасывал трубку. Стояли они в свободных позах — кто сунув руку за пояс, кто выставив ногу вперед, кто и вовсе не глядел на шаутбенахта.

Сзади к ярлу подошел шхипер Уркварт, сказал сладким голосом, что с этими людьми церемониться не советует: их надо вешать на глазах друг у друга, тогда, может быть, кто и станет сговорчивее. Ярл Юленшерна запахнул непривычный, стеганный на пуху кафтан, взял с подноса чашку кофе, которую принес Якоб…

— Скажи им, — велел Юленшерна Окке Заячьему носу, — скажи, что тот, кто согласится провести нашу эскадру к городу Архангельскому, станет богатым человеком. Кто не согласится — будет казнен…

Окке перевел.

Русские переглянулись. Копылов, немолодой кормщик с суровым взглядом, в вязаной куртке, в рыбацких бахилах, усмехнулся:

— Одурели? Там шведа пасутся, разве пустят пройти? По всей Двине для бережения от шведских воров пушки понаставлены, каронады, коты, — десять раз потопят, покуда в устье войдешь…

Окке испуганно посмотрел на адмирала, перевел деликатно, смягчая грубость русского. Якоб, держа поднос, не отрываясь смотрел на рыбаков: вот они какие, простые русские люди!

Шаутбенахт отхлебнул кофе, приказал перевести рыбакам, что дает им на размышление ровно десять минут. Пусть сюда принесут десятиминутные песочные часы, у штурмана есть такие.

Уркварт мигнул Окке, тот, размахивая локтями, побежал в штурманскую каюту, вернулся запыхавшись, перевернул часы, песок посыпался тоненькой струйкой. Русские смотрели на песок, неторопливо переговариваясь, и лица у них были спокойные.

— То-то, что не надо было в море идти! — сказал один, загорелый, с пушком на верхней губе, остриженный кружочком. — Верно бирюч кричал, шведы и впрямь…

— Надо, не надо! — ответил другой. — Харчить-то брюхо просит, вот что худо. Без моря как прохарчишься…

Третий — старичок с веселым блеском в глазах — сказал насмешливо:

— Лонгинов-то Нил Дмитрич за столом сидел, а нам не подносят. Нет, серчает старый пес; вишь, ходит. Ходи, ходи, немного выходишь…

Молодой засмеялся, прикрыл рот ладонью. Потом сказал серьезно:

— Хаханьки да хиханьки, а дед сердитый. Как бы и впрямь животы нам свои здесь не скончать…

Песок все сыпался — тоненькой золотистой струйкой. С криками, косо, на распластанных крыльях неслись к воде чайки. Шведские матросы угрюмо посматривали на русских. Ярл Юленшерна негромко спросил Окке:

— О чем они говорят?

— Обдумывают, как поступить! — осторожно ответил Окке.