Нам же надо ехать». Он нажал на акселератор и исчез. «Понимаете. — сказал Ваня, — у моего дяди здесь в лесу дом. Места тут тихие и спокойные. Я, правда, не был здесь два года. Но если в доме нет прислуги, бояться нечего. Давайте рискнем, Александр Федорович!»
Мы двинулись по заросшей тропинке в глубь леса. Мы шли, окруженные мертвой тишиной, не думая и не размышляя о том, что нас ждет впереди. Я безгранично верил этим незнакомым мне людям, которые по каким-то причинам так беззаботно рисковали своей жизнью ради моего спасения. Время от времени Ваня останавливался, чтобы убедиться в правильности пути. Я потерял счет времени, дорога стала казаться бесконечной. Внезапно мой спутник сказал: «Мы почти пришли». На полянке перед нами стоял дом. «Посидите тут, а я посмотрю, что там делается». Ваня исчез в доме и почти тотчас же вернулся со словами: «Никакой прислуги. Служанка ушла вчера. Мои дядя и тетя будут счастливы видеть вас. Пойдемте».
Так началась моя жизнь в лесном приюте, где мне предстояло провести 40 дней.
Болотовы — чета немолодых людей — сердечно приветствовали меня. «Не беспокойтесь. Все будет хорошо», — утешили они меня. Убежище в своем доме они предложили мне с удивительным добросердечием и душевной щедростью, даже намеком не дав мне понять, какому ради меня риску подвергают себя. Они наверняка понимали, какая им грозила опасность, ибо 27 октября газета «Известия» под заголовком «Арест бывших министров» опубликовала следующее сообщение: «Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы Революционным комитетом. Керенский бежал. Предписывается армейским организациям принять меры для немедленного ареста Керенского и доставки его в Петроград. Всякое пособничество Керенскому будет караться как тяжкое государственное преступление».
Мои преследователи повсюду искали меня. Им и в голову не пришло, что я скрываюсь под самым их носом, между Гатчиной и Лугой, а не где-нибудь на Дону или в Сибири. А мне тем временем не оставалось ничего другого, как затаиться, занявшись, насколько это возможно, изменением своей внешности. Я отрастил бороду и усы. Бороденка была жиденькая, она кустилась лишь на щеках, оставляя открытыми подбородок и всю нижнюю часть лица. И все же в очках, со взъерошенными патлами по прошествии 40 дней я вполне сходил за студента-нигилиста 60-х годов прошлого века.
Те долгие ноябрьские ночи никогда не изгладятся из моей памяти. Мы постоянно были начеку, и Ваня ни на минуту не покидал меня. Под рукой мы все время держали гранаты, готовые в любой момент пустить их в ход. Днем нас окружал мирный, солнечный покой, а прошлое казалось призрачным и нереальным. Ночью же я не находил себе места от обуревавших меня кошмаров, от трагических видений тех событий, которые потрясли и потрясали мою страну. И все время сердце терзал страх — не столько за собственную участь, сколько за моих добрых хозяев. Стоило ночной мгле огласиться собачьим лаем из соседней деревни, мы вскакивали с кроватей и с гранатами в руках бросались к двери. Временами, особенно в первые дни моего пребывания в доме новых друзей, меня ночами порой охватывало такое отчаяние, что приход преследователей и арест казались счастливым избавлением. Это, по крайней мере, избавило бы меня от мучительных мыслей и страданий.
Однако мало-помалу у меня стало появляться ощущение, что большевики потеряли мой след и непосредственная угроза миновала. С помощью Вани я установил связи с Петроградом. Стали поступать последние новости, время от времени появлялись надежные посланцы от друзей. Я понимал, что мой долг — продолжить борьбу и служить делу России до самого конца. Я немало поездил по стране и знал, что люди, независимо от сословной принадлежности, не смирятся без борьбы с игом диктатуры. Я был уверен, что стоит Ленину и его приспешникам сбросить маску поборников демократии и патриотизма, в столице тотчас же рассеется отравленная атмосфера беспардонной большевистской пропаганды.
Первыми против ленинской узурпации власти выступили руководители Совета крестьянских депутатов, которые 26 октября опубликовали следующее заявление: