Россия на историческом повороте: Мемуары

По своей натуре Милюков был скорее ученым, нежели политиком. Не обладай он темпераментом бойца, который привел его на политическую арену, он скорее всего сделал бы карьеру выдающегося ученого. Вследствие своей прирожденной склонности ко всему относиться с исторической точки зрения, Милюков и исторические события склонен был рассматривать в плане перспективы, глядя на них с точки зрения книжных знаний и исторических документов. Такое отсутствие реальной политической интуиции при более стабильных условиях не имело бы большого значения, но в тот критический момент истории нации, который мы переживали в те дни, оно могло иметь почти катастрофические последствия.

Весьма прискорбным было то обстоятельство, что Милюков занял пост министра иностранных дел, исполненный решимости проводить в основных чертах ту же империалистическую политику, которой придерживался при старом режиме его предшественник Сазонов. Осенью 1916 года такая политика была вполне приемлема для некоторых членов «Прогрессивного блока», однако в марте 1917 года она уже, мягко выражаясь, безнадежно устарела.

Вскоре между Милюковым и остальными членами Временного правительства обнаружились резкие противоречия во взглядах на цели войны. Хорошо помню то закрытое заседание кабинета в самые первые дни его существования, на котором они проявились с полной очевидностью. Милюков докладывал о секретных соглашениях, заключенных в первые годы войны российским императорским правительством с Англией, Францией и Италией. Соглашения предусматривали грандиозный раздел военных трофеев между Францией, Англией и Россией.

Согласно этим секретным соглашениям, Россия получала не только долгожданные Босфор и Дарданеллы, но и обширные территории в Малой Азии.

Сообщение Милюкова поразило нас. Однако каково же было наше удивление, когда он рассказал нам о соглашении с Италией от 1915 года, согласно которому Италии в награду за вступление в войну на стороне Антанты были обещаны славянские территории вдоль всего Адриатического моря. Владимир Львов, человек крайне консервативного склада ума, вскочил с места и, возбужденно размахивая руками, воскликнул: «Мы никогда, никогда не признаем этих соглашений!» В обстановке всеобщего возбуждения лишь Милюков сохранил спокойствие и хладнокровие. В конце концов после бурных дебатов было принято решение тем или иным способом убедить наших западных союзников в необходимости пересмотреть эти соглашения и уж, во всяком случае, привести нашу политику в согласие с новыми убеждениями нашей общественности, теми убеждениями, которые никак не вписывались в дипломатические формулы прежних правящих кругов и политику бывшего министра иностранных дел Сазонова.

Кое-кто из нас напомнил Милюкову об одном важном инциденте из недавнего прошлого. Произошел он на втором заседании кабинета, когда мы еще располагались в здании Думы. 22 февраля поступила телеграмма французского правительства, в которой выражалось согласие на аннексию Россией австрийских и германских провинций Польши в обмен на согласие царского правительства на аннексию Францией левого берега Рейна. Мы тогда приняли решение игнорировать это предложение и немедленно вступить в переговоры с представителями польского народа с целью восстановления независимости этой страны.

Однако Милюков оставался глух ко всем соображениям. Вскоре на одном из закрытых заседаний кабинета произошла резкая перепалка между Милюковым и Гучковым, совпавшая по времени с выступлениями Милюкова по вопросу о Дарданеллах в духе Сазонова, которые могли привести к опасным последствиям из-за острой реакции на них в демократических кругах общественности. Защищая свою позицию, Милюков сказал: «Победа — это Константинополь, а Константинополь — это победа, и посему людям все время необходимо напоминать о Константинополе». На это Гучков резко возразил: «Если победа — это Константинополь, тогда говорите только о победе, поскольку победа возможна и без Константинополя, а Константинополь невозможен без победы… Думайте что хотите, но говорите лишь о том, что содействует укреплению морального духа на фронте».

Назойливость, с какой Милюков возвращался к одной и той же теме о Дарданеллах, озадачивала. Ведь он, как и Гучков и я, прекрасно знал, что генерал Алексеев из военных соображений был против любых авантюр в зоне проливов. Более того, как историк, он наверняка был знаком с выводом генерала Куропаткина, который еще в 1909 г. в своей книге «Задачи русской армии» писал, что России не только «невыгодно присоединять к себе Константинополь и Дарданеллы, но такое присоединение неизбежно ослабит ее и создаст опасность долгой вооруженной борьбы за удержание этого опасного приобретения».[109]