Россия на историческом повороте: Мемуары

Таким образом, ради того чтобы заключить сепаратный мирный договор, Ленин был вынужден скрыть свои планы даже от ближайших соратников, сломить сопротивление большевистской фракции в Учредительном собрании и распустить это собрание, прежде чем поведать партийной элите свои тезисы о сепаратном и аннексионистском мире.

Иногда мне кажется, что Россия только выгадала, если бы Ленин действовал более расторопно и принял условия, предложенные более умеренным фон Кюльманом. Однако у него не хватило мужества преждевременно сбросить с себя облачение борца «за всеобщий и справедливый мир в интересах трудящихся», и его двойная игра лишь усилила апетиты берлинских претендентов на мировое господство.

Возвращение в Петроград

К концу пребывания в лесной сторожке меня стала преследовать навязчивая идея: попытаться пробраться в Петроград к открытию Учредительного собрания. Я считал, что это мой последний шанс изложить стране и народу, что я думаю о создавшемся положении.

В начале декабря к сторожке подкатило двое саней. Из них вывалилось несколько солдат в папахах, с ружьями и гранатами в руках. Это были надежные и отважные друзья, которые должны были отвезти меня в тайное лесное убежище, расположенное по дороге в Новгород.

Лесное поместье принадлежало богатому лесопромышленнику 3. Беленькому. Зимой оно было полностью отрезано от внешнего мира, а полуразвалившийся дом утопал в снежных сугробах. Сын Беленького проходил службу в гарнизоне Луги, и это он организовал мое бегство из Гатчины. Теперь он приехал, как и обещал, за мной. Появление «большевиков» до смерти перепугало моих дорогих хозяев, и успокоились они лишь, когда узнали зачем явились мои гости.

Я переоделся, чтобы не отличаться от своих спутников. На прощанье чета стариков, не удержавшись от слез, подарила мне маленькую нательную иконку. Эта иконка — единственная вещь, которую я взял с собой, покидая Россию. Сердце мое разрывалось от печали, и я ничем не мог отплатить им за их доброту. Денег они бы не приняли, у меня не было даже возможности спасти их от возможных последствий оказанного мне теплого гостеприимства. Мой спутник матрос Ваня возвратился на свой корабль.

Молодой Беленький, я, а также три или четыре солдата ехали в первых санях, за которыми следовали вторые с пятью солдатами. Никто не обращал на нас никакого внимания, ибо повсюду теперь было полным-полно солдат, дезертировавших с фронта. К месту назначения мы приехали ясной морозной зимней ночью. Несмотря на угрозу Советского правительства строго расправиться с теми, кто окажет мне помощь, мои спутники были в превосходном настроении. Они проявляли ко мне подчеркнутое внимание, словно стремясь успокоить и ободрить. Прожив со мной целую неделю, Беленький на несколько дней уехал в Петроград, а по возвращении предложил перебраться поближе к городу. Мы снова уселись в сани, держа наготове ружья и гранаты, но при этом распевая армейские песенки и не переставая шутить и смеяться.

Неожиданная неприятность поджидала нас на окраине Новгорода. Беленькому дали неправильный адрес, и мы подъехали к дому, оказавшемуся штаб-квартирой местного Совета. Со всей возможной поспешностью мы кинулись прочь, двинувшись в противоположном направлении, пока не отыскали нужного дома, в котором, как выяснилось, размещался приют для душевнобольных. Мы въехали прямо во двор и остановились у женского отделения, где проживал директор заведения. Мы вошли в дом вдвоем с Беленьким. Нам хотелось по возможности произвести наилучшее впечатление. Директор, которого предупредили о нашем приезде, сердечно приветствовал нас и предложил обоим гостеприимство, однако Беленький поспешил вернуться к своим сотоварищам, и мы остались с доктором одни. С первых слов он попросил меня ни о чем не тревожиться. Когда я поинтересовался, есть ли повод для тревоги, он сказал: «Видите ли, я почти не бываю здесь днем, а дверь никогда не закрывается. Время от времени сюда заходят сестры и многие другие из больничного персонала. Но при вашем нынешнем облике никто не признает вас. Впрочем, больничный персонал безо всякой симпатии относится к большевикам. Это — хорошие люди».

Шесть дней провел я в больнице, не испытывая никаких неудобств. У директора была превосходная библиотека, и он получал все газеты. День я посвящал чтению, а по вечерам мы с ним беседовали.

Вскоре, как всегда неожиданно, вновь появились мои друзья, чтобы отвезти меня дальше, до следующей остановки. Директора дома не было, когда вошел Беленький и кратко бросил: — Едем. Сани уже ждут.

— Куда теперь? — спросил я.

Он рассмеялся.

— Поближе к столице. Какое-то время поживем в поместье около Бологого.[293]

Стояло солнечное зимнее утро. Лошади бежали резво, сани плавно скользили по укатанной колее.