Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

В последние годы царского режима Восток и Азия начали занимать все более заметное место в российском интеллектуальном дискурсе. В отличие от русской культуры середины XIX века, отождествлявшей Россию с Западом и Европой, в конце XIX и в XX веке все больше внимания уделяется изучению положительных сторон азиатского наследия России. Чаадаев, хоть и считал китайскую цивилизацию великой, а японский народ – эффективным, жизнедеятельным, «цивилизованным иначе, чем в Европе», полагал, что только Европа в состоянии предложить истинный путь в будущее благодаря своему христианскому наследию; все остальное – «нелепые отступления от божеских и человеческих истин» [Чаадаев 1991: 169]. До подъема Японии в конце XIX века интерес России к азиатским культурам, как правило, удовлетворялся с помощью западных источников. Например, Л. Н. Толстой в свое время увлекся Китаем, конфуцианством и буддизмом в основном благодаря европейским книгам об Азии [Bodde 1950: 13–26]. По случаю победы генерала Скобелева в Туркестане в январе 1881 года Ф. М. Достоевский пишет в «Дневнике писателя»: «…вообще вся наша русская Азия, включая и Сибирь, для России все еще как будто существуют в виде какого-то привеска, которым как бы вовсе даже и не хочет европейская наша Россия интересоваться» [Достоевский 1984, 27: 32]. Напротив, настаивает Достоевский, место России – несомненно в Азии, «потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!» [Там же: 33].

В 1890-е годы евроцентричный философ и поэт В. С. Соловьев опасался Азии, видя в ней источник варварского «панмонголизма». В стихотворениях «Ex Oriente Lux» (1890) и «Панмонголизм» (1894) он предрекал апокалиптический конец российско-европейской цивилизации[17]: подобно тому, как азиатские басурманы уничтожили Константинополь в 1453 году, так и панмонголизм захватит Россию. Соловьев возвращается к этой мысли в своей последней работе «Три разговора. Краткая повесть об Антихристе» (1900). Он считал азиатские орды знаком Антихриста и Апокалипсиса и заявлял, что панмонголизм как наднациональное движение вызовет много войн в следующем столетии [Соловьев 1994: 459]. Так, еще задолго до Русско-японской войны Соловьев говорил о Японии как о военном агрессоре, с силой которого неминуемо придется считаться [Соловьев 1994: 462]. Положительные упоминания об Азии и о полезности для России связей с Азией, как ни парадоксально, появляются у него после поражения России в войне 1904–1905 годов[18].

В конце Первой мировой войны и в первые годы после большевистской революции 1917 года в русской литературе и искусстве развернулись оживленные дискуссии о восточно-западных терминах русской идентичности; их следы можно разглядеть, например, в романах Андрея Белого и в раннем «шаманском искусстве» В. Кандинского. «Скифское» движение во главе с такими крупными писателями, как А. Блок и Е. Замятин, приветствовало «азиатское подсознание» России. Россия, с этой точки зрения, – страна частично европейская и частично азиатская. Приравнивая Азию к культуре древних скифов – степных кочевников, Блок и Замятин воспринимали «Азию» как пространство беспрепятственной, анархической свободы [Блок 1960: 360–362; Замятин 2014: 21–33]. По их мнению, русских отличал гораздо более широкий, чем у европейцев, взгляд на мир и безграничный простор для творческой фантазии, который, как они надеялись, мог поставить под угрозу индивидуалистический, погрязший в самолюбовании Запад. Тем не менее негативное отношение к азиатским корням русского национального характера никуда не исчезало. В первые месяцы после революции 1917 года М. Горький, один из самых известных революционных писателей, выражал глубокое сомнение в том, что он называл «азиатскими» чертами русского характера, проявление которых он усмотрел в «крайностях» революции. В «Несвоевременных мыслях», очерке, написанном для независимой социалистической газеты «Новая жизнь», Горький именовал русских «анархистами по натуре», «жестоким зверьем», в жилах которых «течет темная и злая рабья кровь – ядовитое наследие татарского и крепостного ига» [Горький 2018: 179]. Повторяя привычные штампы, он писал, что Россия основана на «азиатской косности» и «восточном пассивизме», что русские слишком долго жили «древней азиатской хитростью», которую невозможно покорить «спокойной, железной силой организованного разума» [Горький 2018: 198–199]. Чтобы переломить свою темную, тягостную историю, настаивал Горький, русские «…должны пережить мучительное и суровое возмездие за грехи прошлого – за нашу азиатскую косность, за эту пассивность, с которой мы терпели насилия над нами» со стороны «полицейско-чиновничьего строя» [Горький 2018: 179].