Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)

Возмущался Берсень и тем, что «ныне-деи государь наш, запершыся, сам третей у постели всякие дела делает». По его представлению (как позднее и по мысли Курбского), великий князь должен привлекать мудрых советников для того, чтобы разумно править страной. Максиму Греку он говорил: «Ты человек разумной и можешь нас ползовати, и пригоже было нам te6n въспрашивати, как устроити государю землю свою, и как людей жаловати, и как митрополиту жити». У нас нет прямых сведений об отношении Берсеня к разводу Василия III. Но второго брака великого государя он мог опасаться уже потому, что подобный случай с отцом Василия III, по его мнению, принес Русской земле одни беды.

Внешнеполитическая программа Берсеня была очень выразительна и определенна: она заключалась в настойчивом призыве к миру с соседними державами. «Ныне, — говорил он, — отвсюды брани, ни с кем нам миру нет, ни с Литовским, ни с Крымским, ни с Казанью, все нам недрузи, а наше нестроенье»[1132]. Он, по словам Федьки Жареного, был крайне недоволен постройкой Васильсурска, ибо это явится препятствием к миру с Казанью («поставил на их стороне лукно, ино как ся с ними (казанцами. — А. 3.) помирити»). Если уж строить города, то на своей стороне, тогда и мир будет[1133]. Из тех же соображений Берсень недоволен был присоединением Смоленска («как Смоленеск жо город взял, а люди тамо, ино нелзе миру быти»). Правда, Берсень категорически отрицал, что он говорил Федьке речи «про город». Но и Максим передавал разговор с Берсенем, из которого он узнал, что тот говорил «въстречю… о Смоленьску», в результате чего взбешенный великий князь сказал: «Пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси». Прямым диссонансом мирной программы Берсеня звучат его слова, сказанные по случаю приезда турецкого посла Скиндера: «На что нам его (турецкого султана. — А. «?.) дружба? Лугши было с ним не дружитися»[1134]. Н. А. Казакова считает эту реплику не следствием принципиальной враждебности Берсеня к Турции, «а скорее одним из проявлений раздражения против правительства и стремления осуждать все его действия»[1135]. Впрочем, может быть, в данном случае просто покривил душой Максим Грек, передавая смысл своей беседы с Берсенем. Обвиняя своего старого приятеля в недружелюбном отношении к Турции (как и в брани по адресу Василия III), Максим Грек явно надеялся, что ему удастся утопить Берсеня и самому выйти сухим из воды.

Рассуждения Берсеня в пересказе Максима Грека В. О. Ключевский рассматривал как «философию политического консерватизма». Берсень, по его мнению, «выражал взгляды современного ему оппозиционного боярства». Он был, таким образом, «оппозиционный консерватор»[1136]. Эта характеристика нуждается в существенных ограничениях. Начнем с того, что для первой трети XVI в. вряд ли можно говорить об оппозиционном, консервативном боярстве как об особом социальном явлении. Водораздел в политических силах лежал не между дворянством и боярством, а между широкими кругами феодалов (включая боярство), поддерживавших объединительную политику великих князей, и сторонниками удельно-княжеского сепаратизма. Волей событий Берсень, принадлежавший в молодости к окружению Ивана ш, оказался в стороне ат победивших позднее сил, возглавленных Василием III. Он был «идеологом старины», но противопоставлял новым временам старые не потому, что ранее господствовала феодальная аристократия (да и сам он по происхождению не аристократ), а потому, что сам Берсень, очутившись вне придворного окружения, был чужд Задачам, которые ставил перед своими сподвижниками Василий III. Во взглядах Берсеня призыв к «старине» не означал идеализацию консерватизма. Ведь Федор Курицын для 20-х годов XVI в. также был «стариной».

Критика Берсенем Софии Палеолог вполне соответствовала ненависти к «царьградской принцессе» Вассиана Патрикеева, пострадавшего именно из-за нее в 1499 г., да и всего окружения Дмитрия-внука (в том числе Федора Курицына). Берсень предстает перед нами запоздалым наследником политических идеалов сторонников Дмитрия-внука. В этом только и можно усмотреть следы его политического консерватизма. Таким же «консерватором» был и сам Вассиан Патрикеев, религиозно-философские представления которого перекликались не только с идеалами Нила Сорско-го, но и с отдельными мыслями Федора Курицына.