Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

Сын боярский Дмитрий Коноплев еще в мае — сентябре 1503 г. ездил в свите посольства в Литву. Сожженный Иван Максимов — это тот, кто «свел в ересь» Елену Стефановну, которая находилась теперь в «нятстве» и умерла 18 января 1505 г.[670] Инквизиционные костры запылали и в Новгороде. Здесь зимой 1504 г. «архимандрита Касиана Юрьевского сожгоша, да брата его, Ивашка Самочернаго, да Гридко Квашню, да Митю Пустоселова».[671] Сожжен был там и Некрас Рукавов. Кассиан был ставленником братьев Курицыных, по их настоянию Иван III и назначил его архимандритом крупнейшего в Новгороде Юрьева монастыря. Держался он здесь независимо от Геннадия, «понеже помощь имеяше Федора Курицына». В период новгородской самостоятельности юрьевская архимандрия была государственным институтом, независимым от архиепископа.[672] Властный владыка Геннадий решительно боролся с этой сохранившейся и позднее традицией.

В 1504 г. ряд новгородских бояр, отправленных в свое время на жительство во Владимир и Переславль, были переведены в Москву.[673] Связано ли было как-то это решение с казнями новгородцев, сказать трудно.

Московские и новгородские костры вызывали ропот не только в народе, но и среди монашества. Иосифу Волоцкому пришлось писать специальное послание от имени митрополита о соблюдении соборного определения 1504 г. и правомерности казни еретиков как «вероотступников».[674]

Слух о казнях проник и за рубеж. Фогт Нарвы в феврале 1505 г. сообщал, что «Волк, секретарь старого великого князя, сожжен со многими другими русскими из-за некоей ереси, которая среди них распространилась. И этот (Василий. — А. З.) велит еретиков в любое время хватать, где их только можно выследить, и приказывает их сжигать».[675]

Казни еретиков — небывалое в русской практике явление — с негодованием были встречены в кругах духовенства, близких к нестяжателям. В ответ Иосиф Волоцкий написал ряд сочинений. В «Слове об осуждении еретиков» (позднее включено как 13-е Слово в «Книгу на еретики») порицались те, кто, ссылаясь на Иоанна Златоуста, говорили, что «не достоить никого же ненавидети или осужати, ниже невернаго, ниже еретика, и не убо достоит убивати еретика». В «Слове о благопремудростных коварствах» (источник 14-го и отчасти 1-го Слов в «Книге на еретики») Иосиф также развивает тезис о том, что царям и инокам «подобает осужати и проклинати еретики и отступники».[676] В послании о соблюдении соборного определения 1504 г. Иосиф проводил мысль о необходимости различать «еретиков и отступников». Последних миловать нельзя, а «нынешний же отступницы» заслуживают самой жестокой казни.

Сохранился интересный памятник, известный под названием «Ответ кирилловских старцев на послание Иосифа Волоцкого о наказании еретиков». Он начинается с изложения послания Иосифа великому князю Василию («о Кассиане, архимандрите Юрьевском, и о прочих еретицех»), в котором доказывается необходимость казней еретиков. В «Ответе» же проводится мысль о необходимости миловать еретиков. Н. А. Казакова предполагает, что «Ответ» написал Вассиан Патрикеев зимой 1504 г., «в период, когда уже готовилась расправа с еретиками, но еще до их казней». Ее наблюдения были обстоятельно рассмотрены и отвергнуты Я. С. Лурье. Автор «Ответа» вопрошал Иосифа, почему он «не связа» Кассиана «своею мантиею, донеле же бы он сгорел?», а сам был бы благодаря «своей святости» извлечен невредимым из «пламени». Прошедшая форма («связа… сгорел») указывает, по мнению Лурье, на то, что Кассиан уже был сожжен. Доводы Иосифа взяты из его «Слова об осуждении еретиков», т. е. «Ответ» написан был после «Слова». Наконец, разделение еретиков на «некающихся» и на «кающихся и свою ересь проклинающих», которых «церьковь божия приемлет простертыма дланми», могло быть уже после собора 1504 г., когда Иван III и Василий Иванович повелели «овех огню предати, овех же языки изрезывати и иными казньми казнити. Они же, видеша таковую свою беду, вси начата каятися». «Ответ», считает Лурье, мог быть написан уже после 1508 г., когда Волоколамский монастырь перешел под великокняжеский патронат (Иосиф писал «государю» Василию Ивановичу: «…своего ему монастыря»).[677]