Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

В Судебнике 1497 г. проводится последовательная регламентация пошлин за все виды судебной деятельности великокняжеских администраторов, от боярина до недельщиков (ст. 3–7, 15–17, 21, 38, 40, 41, 44, 45 и др.). Ст. 4 кодекса устанавливает единообразные судебные пошлины: от рублевого дела с виноватого взыскивалось в пользу боярина 2 алтына, дьяка — 8 денег (в случае если дело выше рубля или ниже, то по соответствующему расчету). Итак, от 200 денег (1 руб.) пошлина платилась в размере 10 % (20 денег), что соответствовало старинной десятине. Эта пошлина не была нововведением. По БУГ, гривна (20 денег) шла наместнику с тиунами за судопроизводство.[376]

Обобщая практику суда в различных местностях Русского государства, Судебник 1497 г. придавал ей общерусское значение. Судебные прерогативы феодальной аристократии были регламентированы и сокращены. Отныне на суде в обязательном порядке должны были присутствовать дьяки (ст. 1). Суд на местах должен был проходить в присутствии целовальников из среды местной администрации (дворский, староста) и зажиточных («лучших») людей (ст. 38). Тем самым закладывались предпосылки земской реформы, осуществленной в середине XVI в.[377] Впредь свидетели («послухи») должны были быть очевидцами событий, а не давать показания, основываясь на слухах (ст. 67).

Согласно ст. 18, 20, 42, 43 Судебника 1497 г., наряду с боярами, пользовавшимися кормлениями с правом «боярского суда» (окончательного решения дел), существовали судьи из числа кормленщиков без этого права, т. е. дела, которые они вели, докладывались в Москве.[378] Согласно ст. 42, кормлением «с боярским судом» мог быть пожалован не только боярин, но и сын боярский. Это — свидетельство постепенного роста политической активности и влияния на государственный аппарат верхних слоев дворянства.

Ответом на обострение классовой борьбы было введение суровой системы наказаний, отразившейся в ряде статей Судебника. В ст. 8, 9 и 39 определенная категория правонарушителей обозначена понятием «ведомый лихой человек» (С. Герберштейн переводил manifest malefactore как «явные злодеи»). «Лихой человек» упоминается еще в духовной грамоте кн. Семена Ивановича 1353 г.: «…а лихих бы есте людей не слушали». В грамоте митрополита Симона (после 1496–1499 гг.) содержится предписание для «лихих… людей». Понятие «ведомого (известного) лихого человека» связано с понятием татя, совершившего воровство второй раз (за преступление обоих лиц полагалась смертная казнь: ср. ст. 9 и 11; ср. ст. 13: «тать ведомой, и преж того неодинова крадывал»).[379] Но не только: Судебник придавал большое значение показанию под присягой. Ведомым татем мог быть признан вор, пойманный с поличным впервые, если пять или шесть свидетелей удостоверяли, что он «преж того неодинова крадывал» (ст. 13). Появление понятия «ведомого лихого человека» свидетельствует не только об усложнении самого процесса установления преступления, но и о том, что число преступлений в стране увеличилось[380] и государство встало на путь решительной борьбы с правонарушителями.

По ст. 9 Судебника, смертной казнью карался «государский убойца» (скорее всего, как и в ст. 18, речь шла об убийстве владельца холопа).[381] Статья вводила смертную казнь и для «коромольника», т. е. для заговорщика, мятежника (С. Герберштейн переводил: «предатель крепости»). В сходной ст. 7 ПСГ речь шла о «переветнике (изменнике). В Судебнике употребляется гораздо более сильное выражение. Буквально через три месяца как бы в прямом соответствии со ст. 9 были казнены за заговор Владимир Гусев с товарищами. Наконец, смертная казнь, по ст. 9, распространялась на церковного и головного татя, «подымщика»,[382] «зажигальника»[383] и вообще на всякого «лихого человека». Суровое наказание церковному татю объясняется необходимостью укрепить благочиние в обстановке роста реформационного движения. Пройдет сравнительно мало времени после церковных соборов «на еретиков» и создания ст. 9 и 1 °Cудебника, как запылают костры, на которых будут сожжены русские вольнодумцы.

Судебник ввел серьезные изменения в сложившуюся практику наказания татей сравнительно со ст. 8 ПСГ и с ДУГ. Отныне казнился вор, совершивший не третью кражу (как было ранее), а вторую (ст. 11), а также вор, признанный ведомым татем, даже если он впервые попался с поличным (ст. 13). Показаниям («речам») вора на суде не доверяли, но обыск по ним проводили (ст. 14). Все это говорит об усилении «татьбы» (которая связана с ростом сопротивления народных масс феодальному гнету) и о расширении карательных функций образующегося единого государства.