Россия накануне смутного времени

Смерть Дмитрия была выгодна не столько Годунову, сколько его противникам. Они обвинили правителя в преднамеренном убийстве младшего сына Грозного. По всей столице «тайно шептали, что все устроено Годуновыми». Среди знати и простонародья толковали об «измене» Годуновых и их стремлении овладеть троном. Царь Федор был испуган: при дворе «опасались смуты и сильного волнения в Москве» [299]. Восстание могло обернуться для Годуновых катастрофой.

В 20-х числах мая неизвестные лица в трех местах подожгли Москву, в результате чего выгорел весь Белый город [300]. Противники правителя обвинили его и в этом преступлении, чтобы спровоцировать москвичей, оставшихся без крова, на выступление. Слухи, порочившие Годуновых, не только распространились по всей России, но и проникли за рубеж. Тем же летом в Литву были посланы гонцы с официальным заданием опровергнуть подозрения, будто Москву «зажгли Годуновых люди» [301].

Власти отдали приказ о повальных арестах подозрительных лиц. В руки следователей попали слуга Нагих Иван Михайлов, некий банщик Левка и другие лица. Банщик сознался, что поджег Москву, после того как получил деньги от Ивана Михайлова. 28 мая правительство предупредило население об опасности новых поджогов в столице и провинциальных городах. Афанасий Нагой, гласила царская грамота, велел своим слугам «накупить многих зажигальников, а зажигати им велел московский посад во многих местах… и по иным по многим городам Офанасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальников накупать, городы и посады зажигать» [302].

Официозная версия насчет поджога Москвы Нагими не внушала большого доверия современникам. Ее истинность не поддается проверке. Очевидно лишь одно. Пожары накалили обстановку в столице до предела, и каждая из противоборствовавших сторон пыталась направить народное возмущение против соперников. Нагие и прочие противники Годунова провоцировали мятеж, обвиняя Бориса во всех бедах. Правитель возложил ответственность за пожары на Нагих.

Комиссия Шуйского вернулась в Москву в конце мая, в разгар борьбы между правителем и оппозицией. Она тотчас же представила властям отчет о своей деятельности. 2 июня главный дьяк Щелкалов зачитал текст угличского «обыска» высшим духовным чинам, собравшимся в Кремле. Устами патриарха Иова собор одобрил работу комиссии и полностью согласился с выводом о нечаянной смерти царевича. Упомянув мимоходом, что «царевичю Дмитрию смерть учинилась божьим судом», патриарх посвятил свою речь «измене» Нагих, которые вкупе с угличскими мужиками побили «напрасно» государева дьяка Битяговского и других приказных людей, стоявших «за правду». По существу глава церкви санкционировал прямую расправу с Нагими и другими заводчиками угличского бунта. Закрывая собор, он заявил, что мятеж Михаила Нагого и мужиков-угличан — «дело земское, градцкое, в том ведает бог да государь… все в его царской руке» [303]. На основании патриаршего приговора царь Федор приказал схватить Нагих и угличан, «которые в деле объявились». Дворянин Ф. А. Жеребцов, служивший до этого приставом у ссыльного А. Ф. Нагого в Ярославле, получил приказ арестовать в Угличе ряд лиц и немедленно доставить их в Москву.

Началось новое расследование «измены» Нагих. Материалы его не сохранились. Но источники позволяют воссоздать в общих чертах ход розыска. Наибольшую осведомленность обнаружил автор «Нового летописца», широко использовавший подлинные документы царского архива. По его словам, события развивались в следующем порядке. Когда Василий Шуйский с товарищами вернулся в Москву и доложил о «самозаклании» Дмитрия, царь вызвал Нагих в Москву и положил на них опалу. Михаила Нагого вкупе с его братом Андреем взяли к пытке. Сам правитель Борис вместе с другими боярами присутствовал на Пыточном дворе. Описанные события имели место в Москве после доклада Шуйского 2 июня. Последующий ход розыска о поджоге Москвы Нагими кратко изложен в официальных заявлениях Посольского приказа. Не позднее середины июля 1591 г. дьяки поручили послам выступить за рубежом со следующим разъяснением насчет московских пожаров: «…то поворовали мужики-воры и Нагих Офонасея з братьею люди, то на Москве сыскано, да еще тому делу сыскному приговор не учинен». Новые заявления, сделанные за рубежом в 1592 г., гласили, что розыск по делу о пожарах закончен и «приговор им (виновным. — Р. С.) учинен… хто вор своровал, тех и казнили…» [304].