Россия: народ и империя, 1552–1917

Герцен оставался верен слову, пронеся юношеские убеждения через бесконечные обсуждения в различных кружках и сохранив их, несмотря на частую смену мнения по тому или иному вопросу. Одно время его увлек немецкий идеализм, затем французский социализм. Дважды Герцена арестовывали и отправляли в ссылку, где тот, занимая относительно безопасный пост в провинциальной бюрократии, все же познакомился с оборотной стороной жизни николаевской России.

В 1847 году Герцен унаследовал отцовское состояние и решил уехать из России, устав как от ограниченности официального мира, так и от непрекращающихся раздоров неофициального. Оказавшись за рубежом, во Франции, Италии и, наконец, в Англии, он почти в одиночку создал институт русской эмиграции как убежище, где могла продолжаться российская интеллектуальная жизнь, не доступная цензорам и тайной полиции. Герцен одновременно являлся послом «свободной России» и поставщиком информации товарищам, оставшимся на родине, причем эта информация касалась не только зарубежных событий, но и положения в самой России. В 1850-е — начале 1860-х годов его журнал «Колокол», печатавшийся в Лондоне, читали даже высшие чины российского правительства, желавшие знать, что скрывают их же подчиненные.

Реакция Герцена на Францию характерна для российских интеллегентов, оказавшихся лицом к лицу с реалиями жизни в странах, которые называли «Западом». Его раздражала снисходительная — хотя и благожелательная — манера французских интеллектуалов по отношению к России в целом и к нему в частности. Герцена возмутили высокие каменные стены Прованса, покрытые битым стеклом для защиты частной собственности от посторонних. Это оскорбляло «славянскую душу», контрастировало с открытыми полями его родины, и в декабре 1847 года Герцен писал: «Да здравствует русская деревня! У нее великое будущее!» Что касается буржуазии, предполагаемой носительницы идеала свободы, за которую он поклялся умереть: «Невозможно заменить догму патриотизма, традицию отваги, святыню чести правилами политической экономии… Наследница блестящего дворянства и грубого плебса, буржуазия соединила в себе самые явные недостатки обоих, исчерпав их хорошие качества. Она богата, как grand seigneur[9] и бедна, как лавочник».

Герцен был сыном просвещенной, космополитичной, гуманной российской аристократии, эти его личные черты подтвердились, когда он в июне 1848 года собственными глазами увидел подавление восстания парижских рабочих войсками генерала Кавеньяка, событие, которое окончательно убедило его, что буржуазный идеал свободы — это идеал естественного союзника репрессивного правительства, идеал продажного и эгоистического класса. Избрание президентом Луи Бонапарта показало — республика, основанная на всеобщем избирательном праве, может создать тиранию не менее жестокую, чем монархическая. В ней не осталось места для свободного раскрытия дарований личности, в чем всегда видел свой идеал Герцен.

В этих условиях его мысли — а Герцен всегда склонялся к идеализации того, что не представало взгляду в данный момент — обратились к России, к родине, покинутой им навсегда. Там, полагал Герцен, при всем всемогуществе государства и продажности бюрократии, народа не коснулись их пороки: отчужденные от власти «люди повинуются, потому что боятся, но они не верят». Они живут, как могут, сохраняя старый образ жизни, основанный на самоуправляющихся общинах и общей собственности. «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от имперской цивилизации, от поместного дворянства с его европейским лоском и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хотя и сильно потрясенная, выдержала вмешательство государства; она дожила, к счастью, до развития социализма в Европе».

Когда-то Герцен укорял славянофилов за идеализацию общины, в которой ему виделись лишь рабство и узаконенная нищета. Теперь он был готов увидеть ее потенциал, пока еще дремлющий, но, по крайней мере, не испорченный европейской корыстью и готовый развиваться под воздействием европейского социализма. «Возвратиться к деревне, к рабочей артели, к мирскому собранию, к казачеству, но не для того, чтобы заморозить их в безжизненных азиатских кристаллах, но чтобы развить, установить принципы, на которых они основываются, очистить от всей искажающей искусственности… — вот наша миссия».

В конце своего пути Герцен поверил, что Россия — именно в силу своей молодости и неразвитости — способна синтезировать свой опыт с заимствованными на Западе идеями и таким образом создать новые общественные реформы, собственный самобытный социализм, который оживит Европу. Это произойдет на базе сельской общины, основанной на свободном сотрудничестве равных, и при этом не возникнет нужды ни в частной собственности, ни в правовой системе, ни в полиции, ставших фетишами для западных наций. Для того чтобы подобное сотрудничество стало возможным, крестьянам, на взгляд Герцена, нужны две вещи: «земля и воля». Так появился лозунг первого поколения русских социалистов.