Россия нэповская

Для массы новоиспеченных членов партии партийный билет стал пропуском на вход в бюрократическую обитель советской власти, на занятие привилегированного, обеспеченного положения в обществе. Последнее стало характерным не только для номенклатуры, слоя ответственных работников разного уровня, но и для значительной части рядовых коммунистов. Цифры статистических исследований, проведенных в период нэпа, показывают, что у крестьян-коммунистов, находящихся «у сохи», т. е. еще не вполне перешедших в бюрократическое сословие и продолжающих заниматься крестьянским трудом, экономическое положение было более стабильным и обеспеченным по сравнению с остальным крестьянством.

Так, по исследованиям среди крестьянства Вятской губернии оказалось, что средняя обеспеченность лошадьми в хозяйствах коммунистов оказалась на 12,5 % выше средней по губернии, коровами — на 23 %. Особенно любопытные данные оказались по посевам. В то время, как по обычным крестьянским хозяйствам беспосевные составляли 23,3 %, то среди коммунистов — 3,1 %. Другими словами, бедняцкий слой среди коммунистов оказался в 7,5 раз слабее, чем в массе крестьянского населения. Зато, если взять самую высокую группу по обеспеченности землей — от 8 десятин и выше, то среди коммунистов эта группа представлена 16,9 %, а среди остального крестьянского населения только 3,4 %, т. е. в 5 раз меньше[472]. Для партии, объявлявшей ставку на бедняка, провозгласившей диктатуру пролетариата, эти данные были по меньшей мере парадоксальны. Не наиболее социально обездоленные, а наоборот, наиболее зажиточные элементы деревни составляли ряды деревенских коммунистов, занятых в своем хозяйстве. Значит, на первый взгляд, именно слой деревенских коммунистов и представлял в первую очередь тот класс имущих крестьян, с которыми велась бескомпромиссная большевистская борьба в деревне. Отсюда понятны стереотипно воспроизводившиеся речи с высоких партийных трибун, которые бесконечно призывали к строгому регулированию состава партии и «укреплению» ее за счет беднейшего крестьянства.

Но подобный вывод лежит на поверхности, действительное же положение вещей представляется более противоречивым и вот почему. Наиболее сметливые и активные хозяева открыли для себя промысловое значение «коммунизма», поскольку сама партийность как таковая представляла для крестьянина, как и представителя любого другого класса, весьма прибыльное предприятие, доставлявшее семье доход куда более весомый, нежели какое-нибудь патриархальное отходничество.

Из того же исследования по Вятской губернии видно, что среди 219 деревенских коммунистов, находящихся «у сохи», только 45 человек не занимало должностей. Зато 88 человек являлись председателями и членами сельсоветов, 32 находились в правлении обществ взаимопомощи, 16 являлись членами исполкомов, 21 — правлений кредитных товариществ, 17 — правлений потребкооперации. В переводе на язык денег эта общественная работа означала, что 25 товарищей зарабатывают в год от общественной должности по 100–200 рублей, 22 — по 200–300 и 24 партийца получают по 300 и более рублей. Для сравнения можно сказать, что кустарный промысел давал крестьянину от 30 до 100 рублей в год. При малой денежности крестьянских хозяйств, суммы от 100 до 300 рублей являлись огромными, 300 рублей приблизительно равнялись 300 пудам пшеницы, т. е. урожаю с 7–8 десятин земли. К тому же нельзя не упомянуть о «нелегальных» доходах в кредитном товариществе, потребиловке и проч., где «товарищи», разумеется, не могли не пожинать плодов общественного доверия, не поддающихся официальной статистике.

Подобный расклад доходов означал еще и то, что при чрезвычайных обстоятельствах, при крутом повороте событий, деревенский коммунист мог с большей уверенностью отдать предпочтение рублям «пожатым» с нив заседаний в тиши кабинетов перед трудовой черноземной копейкой землероба и послушно следовать в русле партийных директив и казенных интересов.

В кухне партийной статистики наибольший интерес представляет не официальное пролетарское «лицо» партии, а та безликая и постоянно дискриминируемая чистками категория «служащих». По сути дела, весь процесс партийного строительства тем или иным образом работал на формирование и шлифовку того узкого слоя ответственных коммунистических работников, которые составляли организационный элемент, так сказать, истеблишмент нового общественного уклада.

Например, по наиболее точным данным переписи 1926 года всего в Советском Союзе насчитывалось 3 979 896 служащих[473]. Эта цифра осталась без существенных изменений до конца нэпа, когда в 1928 году уже согласно внутрипартийной статистике в составе ВКП(б) было учтено 461 175 служащих всех рангов и категорий, т. е. 35,0 % от всей численности партии[474]. То есть в партийных рядах пребывало 11,6 % от всего числа служащих, и это была своеобразная бюрократическая элита, из которой воздвигалась партийно-государственная управленческая иерархия.