Россия нэповская

Политбюро постоянно занималось вопросом их вызволения, но в целом ставило сохранение советского присутствия в Китае выше гарантий безопасности конкретных людей. Несмотря на продолжавшиеся аресты советских представителей и провокации по отношению к посольствам, особенно участившиеся после разгрома Кантонского восстания в Южном Китае, 12 мая 1928 года по предложению Сталина им была послана телеграмма, требовавшая от всех работников советских учреждений оставаться на своих местах — «нас хотят толкнуть на эвакуацию, чтобы поставить в смешное положение»[907].

12 мая британская полиция провела обыск в советско-английской торговой фирме АРКОС под традиционным предлогом — поиск подрывной коммунистической литературы. Вряд ли консервативное правительство Великобритании искало повода для развязывания военного конфликта, скорее речь шла о попытке «прощупать» состояние советского руководства, раздираемого конфликтом между сталинским большинством и «объединенной оппозицией». Реакция Политбюро свидетельствовала о том, что «военная тревога» была воспринята самым серьезным образом. Пресса получила указание развернуть кампанию против империалистических поджигателей войны, по всей стране были организованы демонстрации протеста, в советских посольствах за рубежом принялись уничтожать секретные документы. Бухарину было поручено мобилизовать компартии на проведение акций солидарности с СССР в своих странах[908]. 26 мая, за день до разрыва дипломатических отношений, Политбюро решило эвакуировать персонал дипломатической миссии и торгпредства из Лондона.

Стало общим местом в историографии утверждение, что «военная тревога» сознательно раздувалась Сталиным и Бухариным для того, чтобы под ее прикрытием завершить разгром оппозиции и навести порядок в собственных рядах. Это верно лишь в части пропагандистского использования обострения международного положения, которое отнюдь не было спровоцировано СССР[909]. Наоборот, Сталину в этот период как никогда нужна была мирная передышка, тем более что получаемые им секретные сводки ГПУ подчеркивали: «Крестьянство воевать не желает… многие красноармейцы скептически относятся к войне в ближайшее время»[910].

В ответ на давление Запада весной 1927 года Советский Союз усилил свою пропагандистскую активность, в том числе и с трибуны Лиги наций[911]. Начиная с Четвертой сессии подготовительной комиссии конференции Лиги наций по разоружению в них принимала участие советская делегация во главе с Литвиновым. 30 ноября 1927 года он представил в Женеве программу всеобщего и полного разоружения, вызвавшую негативную реакцию западных дипломатов, но активно обсуждавшуюся прессой всего мира. Левое крыло европейской социал-демократии поддержало советские предложения, что вызвало серьезную озабоченность в коминтерновском аппарате, понимавшем, что речь идет лишь о «маневре с целью разоблачения буржуазного пацифизма»[912].

Разрыв дипломатических отношений с Великобританией привел к большей уступчивости советской стороны на переговорах с другими державами. Так, Политбюро согласилось пойти на компромисс при обсуждении с французским правительством проблемы царских долгов, чтобы выиграть время и расколоть все тот же «единый фронт империалистов». В руководстве ВКП(б) о «едином фронте» можно было только мечтать. Советский представитель во Франции Раковский, один из близких соратников Троцкого, своими заявлениями поставил себя на грань высылки из Парижа — Сталину пришлось защищать Раковского, дабы не допустить его возвращения на авансцену внутрипартийного конфликта[913]. Лишь 1 октября в ответ на возмущенную телеграмму Раковского Политбюро заявило ему: «Нельзя требовать от нас, чтобы мы предпочли разрыв отношений замене одного полпреда другим»[914].

События весны 1927 года, которые в полной мере использовали левые критики в ВКП(б), объективно способствовали ослаблению позиций тех партийных и государственных лидеров, которые выступали за развитие «мирной передышки» как внутри страны, так и на международной арене. Сталин укрепился во мнении, что в обоих случаях следует не искать хрупких компромиссов, а опираться на право сильного.

Выступая на апрельском пленуме ЦК 1928 года, он подчеркнул недопустимость миролюбивых настроений в партийном руководстве, порожденных нэпом. «Есть люди, которые думают, что можно нам вести революционную внешнюю политику и вместе с тем добиться того, чтобы нас целовали за это западноевропейские буржуа. Я не буду доказывать, что такие люди не имеют и не могут иметь ничего общего с нашей партией»[915]. В этих словах содержалась скрытая полемика с Чичериным, настаивавшем на приоритете «статус кво» по отношению к новой пробе сил на международной арене и выступавшим против любого провоцирования западных держав[916]. Последним серьезным успехом наркома иностранных дел стало присоединение СССР к пакту Бриана — Келлога, провозгласившего отказ от войны как орудия международной политики[917].