Россия нэповская

Для большевистской власти, считающей себя одновременно и пролетарской, и научной, принципиально важное значение имело не только обществоведение, способное подтвердить ее «историческую миссию», но и естественные науки, призванные наполнить ее соответствующей «материальной базой». В идеале большевики нуждались в культе науки и машины — не даром эта мысль неуклонно проводилась в атеистической печати[645]. А между тем «пролетарской» науки не существовало, хуже того, новой власти пришлось иметь дело с плеядой маститых «буржуазных» ученых, готовых сомневаться в чем угодно, но имевших наготове набор колких замечаний в адрес большевистских вождей — даже тех, которым они симпатизировали.

Но большевикам помогло извечное соглашательство — разумеется, в видах поиска «высшей истины» — российских ученых с властью. В среде представителей старой науки наметились характерные подвижки. Даже инженер П. А. Пальчинский, заместитель министра торговли и промышленности Временного правительства, неоднократно арестовывавшийся, был искренне нацелен на сотрудничество с новой властью, полагая, что в условиях социализма инженер займет куда более достойные позиции в обществе, нежели при капитализме. Едва выйдя из очередного заключения, он основал в Москве Клуб горных деятелей — добровольную организацию, которая должна была производить независимую экспертизу горнопромышленных проектов[646]. Такие случаи были не единичны. «Вполне осмысленное приятие совершившейся революции как возмездия, я должен отнести к началу лета 1924 года», — без тени иронии заявил, к примеру, неокантианец М. И. Каган, тут же поступивший на работу в ВСНХ, а затем переквалифицировавшийся на изучение энергетических ресурсов[647].

Но общая ситуация в науке определялась не этим. В свое время мировая война создала уникальную для русской науки ситуацию: вместо того, чтобы самоутверждаться в области фундаментальных исследований с помощью публикаций в западных (преимущественно немецких) журналах, она волей-неволей оказалась вынуждена повернуться лицом к прикладным работам и нуждам обороны страны. Автаркия оказалась для ученых небесполезной. Со своей стороны, большевики с их гигантоманией во всем, конечно, не могли не использовать определившуюся в годы мировой войны тенденцию к выделению чисто исследовательских институтов в своих амбициозных проектах.

В годы Гражданской войны росту новых исследовательских институтов способствовало соперничество между различным советскими ведомствами. Наркомпрос, стремившийся монополизировать образовательную систему, не мог помешать создавать свои исследовательские центры экономическому (ВСНХ), медицинскому (Наркомздрав), сельскохозяйственному (Наркомзем), связи (Наркомпочтель), военному и военно-морскому (Наркомвоенмор) ведомствам. К концу гражданской войны в стране было создано от 40 до 70 исследовательских институтов[648]. В результате наиболее заметным достижением в области организации науки в 20-е годы стало складывание системы отделившихся от вузов исследовательских институтов. Это осталось отличительной чертой советской науки на долгие десятилетия.

Надо заметить, что к концу Гражданской войны некоторые ученые обнаружили неожиданные находчивость и практицизм перед лицом большевистского правительства. Так, Академия наук подготовила специальный доклад, в котором говорилось о критическом состоянии отечественной науки и необходимости восстановления ее контактов с Западом[649]. Реакция властей оказалась положительной, более того несколько ведущих ученых были посланы за границу в конце 1920 — начале 1921 года для приобретения научной литературы и инструментов. Возглавлявший оптический институт Д. С. Рождественский получил внушительную сумму, которую в условиях инфляции в Германии удалось потратить эффективно. Начиненный самыми современными приборами ГОИ в 1922 году насчитывал уже 86 штатных сотрудников, половину из которых составляли ученые, и занимался перспективными исследованиями сразу в нескольких направлениях: спектроскопия и квантовая теория, технология производства оптического стекла, геометрическая оптика и конструкция оптических приборов, физическая, а позднее и электронная оптика, фотография, фотометрия, фотохимия[650]. То, что безуспешно пытались сделать в годы мировой войны, теперь становилось реальностью.

Разумеется, потребовались некоторые усилия по преодолению ведомственных барьеров. В конце 1923 года началось финансирование, при этом фабрика по производству оптического стекла перешла от Наркомпроса в ведение ВСНХ. Производство было возобновлено в феврале 1924 года. Наконец, в 1926 году производство оптического стекла достигло таких масштабов, качества и ассортимента, что с 1927 года импорт его был прекращен[651]. Получалось, что советская модернизация в значительной степени осуществлялась не рыночными механизмами, но и не государством, а учеными, получившими исходный побудительный импульс в годы Первой мировой войны.