Россия нэповская

Законы исторического развития проявляются в его результатах. Несомненно, отсюда два шага до принятия безнадежного трагизма бытия. Но подобная точка зрения все же не является безысходным фатализмом. В эти законы исторического развития в качестве составной части входит и идеальный элемент — индивидуальное, коллективное сознание — который постепенно поддается упорной дрессировке. Без идеи объективные условия остаются только объективными условиями, а не историей. Несмотря на то, что наше будущее в неизмеримо большей степени зависит от груза исторического опыта, нежели от умозрительных, идеальных систем, тем не менее именно «здесь роза, здесь танцуй, здесь Родос, здесь прыгай». Мораль, нравственные критерии имеют весьма ограниченное значение в методологии исторической науки. Они мало помогают в анализе прошлого, но их выводы из событий минувшего, должны подсказывать направление возможной сознательной корректировки будущего развития.

Историзм и систематизм — вот принципы развития общества, в которых воплощается борьба материального с идеальным. Противоречие исторического опыта и системного конструктивизма является источником развития цивилизации (или же ее гибели — здесь, как утверждает диалектика, все дело в мере). Знаменитый психолог Макс Нордау говорил, что конфликт исторического опыта и идеальных систем — явление, присущее всем временам и народам. Как правило, молодые люди, вступая в сознательную жизнь, остро ощущают противоречивость человеческого бытия, кажущуюся несправедливость отдельных сторон общественной жизни и полагают реальным исправить ее. Однако они слабо понимают, что это цельное здание стоит на колоссальном фундаменте конкретного исторического опыта, который уже ни отменить, ни изменить нельзя. Отсюда — психологические коллизии, личные трагедии, трагедии целых народов, поднявшихся по зову лучших в путь за счастьем и свободой. В частности, в историографии альтернативизм и появился как некая разновидность системного конструктивизма.

Не только материализм, как считал Ленин, но и вообще любое научное сознание прочно стоит на вопросе «Почему?». Единственное, чем историческая наука может помочь обществу в облегчении судорог его развития, — это не раскладыванием пасьянсов из мифических альтернатив, а упорным исследованием закономерностей, то есть постижением того, почему случилось так, а не иначе. Упомянутые венгерские историки, что примечательно — сторонники альтернативизма, вынуждены признать, что сталинская модель общественного устройства была не просто продуктом злой воли Сталина, а явилась прежде всего результатом целой цепочки сложных исторических обусловленностей.

Историки изучают свой предмет, деля его на временные отрезки, но понимать историю отдельными отрезками бессмысленно. В периоде насилия не увидеть смысла. Однако, если все движение общества представить в виде неразрывного процесса, его жестокий характер становится понятнее. В частности, очевидно, что большевики по-своему подходили к задачам, поставленным перед страной эпохой империи и не решенным ее реформаторами.

В образе действий большевизм также ничего принципиально нового не внес. Передовая Европа вначале «просвещалась» бесчисленными кострами святой инквизиции, прекрасная Франция омолаживала себя массовым террором против старой аристократии и прихорашивалась повальными расстрелами людей в рабочих блузах с нечистыми, мозолистыми руками и т. д. История показывает, что ее шестерни всегда требовали, чтобы их смазывали человеческой кровью. Нетрудно заметить, что советский коммунизм осуждают не за кровь, а за ложь. За те прекрасные слова и обещания, которые прикрывали обычную жестокость. Коммунизму как доктрине, в которой идеальному фактору отводилась особая роль, обмана не простили.

Советский коммунизм вознес государство на принципиально новую высоту. Центральная гуманитарная проблема, которую обнажил государственный абсолютизм советского периода, — это вопрос о том, насколько далеко может расходиться интерес отдельной личности с законами функционирования общественных институтов, в первую очередь нации и государства, составной частью коих и поныне является даже самый суверенный индивид. Государство было подвергнуто остракизму, однако, после того, как отдельная суверенная личность в либеральном ходе вещей остро почувствовала необходимость существования государства в своих же интересах, быстро стал угасать и обличительный азарт.