Таисия Иосифовна, надев очки, читала пухлую тетрадь с первым романом Вани. И исправляла красной ручкой грамматические ошибки. А Ваня, что-то бормоча себе под нос и отдуваясь, тащил от колодца полное ведро воды, ставил его в сенях у Таисии Иосифовны и усаживался на крыльцо поразмышлять. Припекало. И отец Андрей, убедившись, что его никто не видит, бежал вприпрыжку к коровнику, размахивая руками и во все горло распевая песенку про то, что «весна придэ».
Юнкер с Гришей сидели верхом на церковной крыше и крепили кровельные листы. Они наблюдали за весенней пробежкой батюшки и хохотали, сжимая коленями нагретую жесть, чтобы не свалиться.
А доярка Настена, запрокинув голову и загораживаясь ладонью от слепящего солнца, смотрела на них с крыльца колхозной конторы, лениво выбирая, в кого бы влюбиться.
Яся стояла рядом и терпеливо ждала, пока Никита рассматривал чужие жизни. У Никиты не получалось самого главного. Не получалось составить из них единое целое. Сложить все русские истории в одну, большую Историю. Последнее усилие обобщения никак ему не давалось. Человеческие судьбы, слова и поступки упрямо разбегались в разные стороны, и не было в них никакой общей логики, только хаос и своеволие.
– Ты просто не туда думаешь, – сказала Яся. – У тебя в голове уже есть результат, который ты хочешь получить. Вот он и не получается. Ведь не это должно получиться.
Никита, действительно, увидел у себя внутри карту России, выученную наизусть по затрепанным учебникам географии, пропечатанную в памяти со всеми разноцветными регионами, жилами железных дорог и синими венами рек. И понял, что пытается уложить свою мозаику именно в эту форму. Хотя на самом деле – Никита вдруг услышал настойчивый гул голосов – очертания должны быть совсем другими.
Никита доверился звучавшему внутри хору и отпустил все прозрачные кубики льда, которые держал в руках. Истории вздрогнули и поплыли, перегоняя друг друга, сталкиваясь, вставая на ребро.
Никита больше не нес в себе судьбы встреченных на пути людей. Ему стало легко и пусто, будто весенний сквозняк проветрил его насквозь на вершине пригорка, оттаявшего с солнечной стороны.
И тут он безо всяких усилий увидел силуэт, в который сложились разрозненные штрихи. Плоская карта ожила и задышала всеми своими лесами, зашевелила синими тенями на снежных полях, замахала крыльями черных грачей, загудела поездами, подходящими к полустанкам, засмеялась, заерзала, замерцала в глазах. Превратилась в облачную фигуру, парящую над соседним холмом, раскинув огромные руки. Она потянулась к Никите и положила на затылок невесомую ладонь.
Яся гладила его по голове и говорила:
– Вот видишь, все просто. А ты боялся.
Никита улыбнулся и вдруг почувствовал, как брешь, пробитая в его одиночестве много лет назад, затянулась. Точнее, заполнилась. Яся была рядом. Вокруг и внутри. Наконец настоящая. Свершившаяся. И он почему-то знал, что это уже навсегда.
31
– Ты бы хоть глаза открыл, – обиженно сказал Ванин голос. – Я к нему еду через всю страну, а он даже смотреть не хочет! Тоже мне друг!
Никита вздрогнул. И вдруг проснулся. У кровати стоял Ваня и хмуро теребил край одеяла.
– А ты вырос, – чуть слышно сказал Никита.
– Еще бы! Я времени даром не теряю, в отличие от тебя. Роман вот дописал.
– Я знаю.
– Откуда?
– Видел во сне. И как Таисия Иосифовна там ошибки исправляла красной ручкой.
– Н-да, – протянул Ваня. – Говорили мне, что ты тут совсем помешался. Да я, дурак, не верил.
– Скажи, – осторожно спросил Никита. – А ты сам мне, случаем, не снишься?
– Нет, – степенно ответил Ваня. – Я настоящий.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Никита. – А то я устал уже спать.
– Устал? Тогда вставай поехали. Отец Андрей внизу ждет. Забираем мы тебя, понял? Навсегда к нам. И никаких возражений! Врачи тебя уже в дурдом отправлять собираются! Все мозги им забредил своей Россией! Что молчишь? Ты против?
– Да нет. Совсем не против.
– То-то же! – воскликнул Ваня и нетерпеливо потянул Никиту за руку. – А ошибки мне Таисия и впрямь красной ручкой исправляла.
Никита осторожно выпутывался из стеклянных водорослей, отлеплял пластиковые сорняки...
И улыбался так, как будто бы знал Тайну.
Которую невозможно разболтать.
Потому что незачем.