Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.

«Ну, братец мой, дело тьмы преуспевает. Лопуховы являются пред нами со всем своим цинизмом; бесстыдные девки принимают на себя роли честных супруг и самым делом кощунствуют над таинством брака… В церкви кочевало несколько молодых людей, самого нахального свойства. Они разговаривали и пересмеивались друг с другом, точь-в-точь как в партере, перед поднятием занавеса. Недоумевая, что бы это такое было, я обратился к одному лохмачу, стоявшему у стены и свирепо глядевшему на алтарь, с вопросом, — зачем собрался сюда народ… — Бракосочетание будет совершаться, отвечал он с насмешливою расстановкою на каждом слоге»[214]. Автор фельетона не скрывает своего омерзения, живописуя брачующихся и их друзей. Вскоре появился жених, одетый совершенно неподобающе — «в пальто, с тростью в руках», и невеста — барышня в поношенном бурнусе, гарибальдинке с красным пером и с подстриженными в кружок волосами. «Молодежь, оставив жениха, подошла к ней, и началось какое-то хихиканье, на которое она отвечала нахальными улыбками и какими-то односложными словами. Подошёл и жених. — Ну, что ж, Basile, сказала она, скоро ли начнется комедия?»[215]. Внимание фельетониста привлекла «одна молоденькая и недурная собою пилигримка», державшая в правой руке «поблекшую и почти ощипанную камелию»[216] — прозрачный и всем понятный намёк на девицу лёгкого поведения. Священник приступил к таинству. «Жених перешептывался с невестой, на лице которой написано было намеренное пренебрежение к тому, что совершалось. Когда дело дошло до воздевания венцов, священник попросил невесту снять гарибальдинку, на что она с трудом согласилась, уверяя его, что и так можно…При чтении же того места из Апостола, где говориться: а жена да убоится своего мужа, жених юмористически погрозил своей ряженой, а ряженая ответила ему гримасою. Но хождение вокруг налоя было верхом неприличия: жених и невеста смеялись без всякой застенчивости, и старались выступать как можно комичнее; словом, — мне казалось, что всё это грезится мне во сне и что въяве подобного безобразия во святом святых никогда и быть не может»[217]. К тому же невеста была беременна, а будущего ребенка новобрачные, как стало ясно из разговоров, собирались отправить в воспитательный дом. Среди свидетелей венчания в фельетоне описывался и чиновник с орденом Св. Станислава 2-й степени на шее. Чиновник давно уже не жил с законной женою, а своему сынишке говорил: «Расти, Костя, расти. Ты будешь большим в то время, когда не станет ни попов, ни этих глупых браков!»[218]. Судя по ордену, это был чиновник среднего ранга, имевший чин не ниже коллежского асессора. (Этот гражданский чин VIII класса соответствовал армейскому майору по Табели о рангах и давал потомственное дворянство.) Присутствие государственного служащего и отца троих детей вызвало нескрываемую озабоченность фельетониста: радикальные идеи овладели не только незрелыми умами нечесаных нигилистов, но и повлияли на тех, кто должен был служить примером для молодежи. «Чем же все это кончится? — вопрошает фельетонист. — Если уж такие священные, из самого существа природы человеческой истекающие, узы разрываются, то выдержат ли другие связи, скрепляющие общественный организм? Нет верного и законного супружества, — нет и детей с их законными отношениями к родителям, нет и родителей с необходимою и Богом заповеданною о детях попечительностыо, нет и граждан, свято и самоотверженно служащих обществу; нет и общества, словом — нет ничего верного, обусловливающего жизнь народную… Не от того ли исчезли с лица земли древние Содом и Гоморра?..»[219].

«Домашняя беседа» Аскоченского славилась своей реакционностью и обскурантизмом. В эпоху Великих реформ этот одиозный еженедельник никогда не рискнули бы выписать ни демократ, ни либерал. Однако в течение 18 лет раздел «Блестки и изгарь» читали не только крайне правые воинствующие консерваторы, но и их ожесточенные враги. Фельетоны этого раздела интересовали и демократически настроенных людей, ибо давали неиссякаемую пищу для острых насмешек. Фанатизм Виктора Ипатьевича не мог не провоцировать поэтов-сатириков. Поэт Дмитрий Минаев в своей иронической поэме «Ад» поместил его среди персонажей преисподней и заставил танцевать канкан, в 60-е годы считавшийся верхом неблагопристойности

С визжанием плясали два чертенка;
Когда ж в лицо я грешника взглянул:
«Аскоченский!.> — не мог не крикнуть звонко.
«Он осужден, — шепнул мне Вельзевул, —
Быть нашим первым адским канканером
И в тартаре поддерживать разгул…»
И в этот миг Аскоченский с задором
Такое па в канкане сотворил.
Что зрители рукоплескали хором…[220]