Россия под властью одного человека. Записки лондонского изгнанника

К утру канцелярия начала наполняться; явился писарь, который продолжал быть пьяным с вчерашнего дня, – фигура чахоточная, рыжая, в прыщах, с животно-развратным выражением в лице. Он был во фраке кирпичного цвета, прескверно сшитом, нечистом, лоснящемся. Спустя немного явились разные квартальные, заспанные и непроспавшиеся, наконец просители и тяжущиеся.

Содержательница публичного дома жаловалась на полпивщика, что он в своей лавке обругал ее всенародно и притом такими словами, которые она, будучи женщиной, не может произнести при начальстве. Полпивщик клялся, что он таких слов никогда не произносил. Содержательница клялась, что он их неоднократно произносил и очень громко, причем она прибавляла, что он замахнулся на нее, и, если бы она не наклонилась, то он раскроил бы ей все лицо. Сиделец говорил, что она, во-первых, ему не платит долг, во-вторых, разобидела его в собственной его лавке и, мало того, обещала исколотить его не на живот, а на смерть руками своих приверженцев.

Соломон-квартальный, вместо суда, бранил их обоих на чем свет стоит.

– С жиру, собаки, бесятся! – говорил он. – Сидели бы, бестии, покойно у себя, благо мы молчим да мирволим. Видишь, важность какая! поругались – да и тотчас начальство беспокоить. И что вы за фря такая? Словно вам в первый раз – да вас назвать нельзя, не выругавши, – таким ремеслом занимаетесь.

Полпивщик тряхнул головой и передернул плечами в знак глубокого удовольствия. Квартальный тотчас напал на него.

– А ты что из-за прилавка лаешься, собака? Хочешь в сибирку? Сквернослов эдакой, да лапу еще подымать – а березовых, горячих… хочешь?

Для меня эта сцена имела всю прелесть новости, она у меня осталась в памяти навсегда; это был первый патриархальный русский процесс, который я видел.

Содержательница и квартальный кричали до тех пор, пока взошел частный пристав. Он, не спрашивая, зачем эти люди тут и чего хотят, закричал еще больше диким голосом:

– Вон отсюда, вон, что здесь, торговая баня или кабак?

Прогнавши «сволочь», он обратился к квартальному:

– Как вам это не стыдно допускать такой беспорядок? сколько раз вам говорил? уважение к месту теряется, – шваль всякая станет после этого содом делать. Вы потакаете слишком этим мошенникам. Это что за человек? – спросил он обо мне.

– Арестант, – отвечал квартальный, – которого привезли Федор Иванович, тут есть бумажка-с.

Частный пробежал бумажку, посмотрел на меня, с неудовольствием встретил прямой и неподвижный взгляд, который я на нем остановил, приготовляясь на первое его слово дать сдачи, и сказал:

– Извините.

Л. В. Дубельт

Леонтий Васильевич Дубельт – начальник штаба Корпуса жандармов при Николае I, управляющий III отделением после Бенкендорфа.

В молодости он был близок к декабристам: полиция доносила, что Леонтий Дубельт «один из первых крикунов-либералов Южной армии». После 14 декабря 1825 года в его настроениях произошел коренной перелом: неудача восстания и равнодушие российского общества к идеям свободы оттолкнули Дубельта от либералов, и он перешел на сторону самодержавия. Был одним из самых страшных гонителей свободомыслия в России: с именем Дубельта связаны идея объявить Чаадаева сумасшедшим, отправка на Кавказ Михаила Лермонтова за стихотворение «Смерть поэта»; арест и ссылка Герцена и Огарева, Салтыкова-Щедрина, аресты Достоевского, Ивана Аксакова, Ивана Тургенева.

В высшей степени обладая искусством лицемерия, Дубельт убеждал своих жертв в расположении к ним. В числе прочих Герцен тоже считал, что добился его уважения; на самом деле, Дубельт как-то сказал: «Герцен! У меня три тысячи десятин жалованного леса, и я не знаю такого гадкого дерева, на котором бы я его повесил!».