Россия, подъем! Бунт Расстриги

7 мая первая инаугурация Путина происходит. И потом пошли письма, Борис пишет письма, и стиль этих писем в «Коммерсанте», я думаю, сотрудники «Коммерсанта» вспомнят, фамильярный и залихватский. Он пишет огромные письма, на целую страницу, как рекламу, написано «на правах рекламы», которые начинаются следующим: «Володя, ты помнишь наш последний телефонный разговор?» То есть просто фамильярность зашкаливает все возможное. На «ты», по имени, в «Коммерсанте». Я, честно говоря, уже тогда понимал, что это не приведет к добру. Это ужасно. Собственно говоря, не только я, моя фраза тогдашняя, я ее очень хорошо помню: «Борис, зачем ты президенту пишешь письма в газете? Ты же можешь подъехать, ты же принят». Он говорит: «Но я должен строить оппозицию, ты не понимаешь, я как оппозиционер теперь не имею права подъехать, все должно быть в публичном поле». Я говорю: «Господи, что-то все-таки неправильно. Зачем вы, как Машенька с Дубровским, общаетесь через дупло? То есть через «Коммерсант»? Не надо лихо показывать, что президент тебе кореш. Во-первых, это неправда, а во-вторых, это оскорбляет народ. Не оскорбляй людей». Тем не менее эта практика продолжилась.

Путин приступил к созданию широкой опоры в управленческом персонале, и вынужденно, уже ради этого, сразу после инаугурации, а может быть, еще раньше, перешел к нащупыванию союзнических, а впоследствии вполне себе вертикальных отношений с чиновничеством. Путин понимал, с моей точки зрения, что Лужков и Примаков объединили все чиновничество под собой, все госуправление, и что не мириться с ними, а создавать опричнину – это было бы ошибкой. И Путин начинает потихонечку с ними разговаривать. И надо сказать, насколько я понимаю, процесс примирения возглавил со стороны бывших уже врагов Примаков. И надо сказать, это очень быстро пошло на лад, потому что чиновничество, в общем, к восстанию было не склонно, чиновничество было склонно к тому, чтобы преклонить голову, принести присягу и дальше уже просто работать. Этот процесс присяги шел очень успешно, ко всеобщему удовольствию.

Я много говорю о Березовском, потому что его роль огромна в 1999 году и уже намного меньше в 2000-м. Был спор большой у меня долгие годы с Борисом по поводу того, в какой степени можно влиять на выбор народа. Вот Борис считал, что он созданием гениальных конструктов и невероятной своей энергией, которая действительно невероятная, осуществил исторический перелом в России. А меня он считал таким волшебником, добрым, злым, неважно, который выходит и объясняет народу, что делать. И народ то и делает, что я объясню. Вот это была версия Бориса. Я должен сказать, что я никогда не соглашался с этой точкой зрения. Несмотря на свое невероятное зазнайство, несмотря на то, что осенью 1999 года не было ни одной газеты, не писавшей обо мне ежедневно, несмотря на дикое зазнайство, литавры и медные трубы, я все-таки всегда говорил ему следующее: «Боря, народ подобен женщине, и ты никогда не можешь женщине сказать, что делать. Дело в том, что женщина обычно или часто бывает в смятении и у нее есть 2–3–4 решения, которые у нее постоянно в голове, что она сейчас, например, может пойти в косметический салон, или моментально надо что-то купить в детском магазине, или она устала, ноги отекли. Или, наоборот, позвонить мужу и пойти куда-то пообедать. У нее 3–4 решения постоянно. Этим женщина отличается от мужчины. Внимание: ей можно нашептать, уговорить ее и уломать только в рамках ее личных решений. Ты никогда не можешь женщину уговорить на то, что не входит в горизонт ее личных решений. Никогда не можешь. Она спрашивает: «Ну что, Сережа, пойдем в ресторан? Или мне надо заскочить в детский магазин, купить комбинезончик. И потом дома поужинаем». Вот в рамках этих решений ты можешь ее уламывать. А, например, ты не можешь сказать: «Нет, мы едем сейчас на аэродром и будем прыгать с парашюта». Она скажет: «Нет, стоп». Русский народ – вообще любой народ на планете Земля – подобен женщине, и это сравнение не только мое, вы знаете, все социальные психологи этим сравнением пользуются. Он в голове держит 3–4 решения, но невозможно идти поперек. Ты можешь только нашептать то, что они сами хотят сделать. В сущности, ты не просто нашептываешь, ты вербализуешь народу его смятенные чувства. И ты не можешь никогда народ развернуть».