Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

Другим вариантом, принятым Наполеоном на вооружение 22 марта, был удар по коммуникациям коалиции, протянувшимся к Рейну. В ходе кампании в целом он проявлял большую осторожность, в частности, он чрезвычайно остро воспринимал все, что представляло угрозу для его тыла. Таким образом, Наполеон мог резонно предположить, что если бы он сам атаковал коммуникации Шварценберга основными силами своей армии, то главнокомандующий коалиции отступил бы от Парижа и попытался защитить свои базы и линии снабжения. Ничто в манере ведения боевых действий, которой Шварценберг придерживался на более ранней стадии кампании, не давало оснований полагать, что он рискнет повернуться спиной к Наполеону и двинется на Париж. Если бы, однако, союзники это сделали, тогда Наполеону нужно было найти в себе силы и пожертвовать своей столицей — так же, как Александр I в свое время пожертвовал Москвой. Одним из самых слабых мест Наполеона в 1814 г. было понимание невозможности такого шага — по политическим соображениям. Развитие событий подтвердило его правоту. Когда французские войска заняли Москву, Вену и Берлин, Романовы, Габсбурги и Гогенцоллерны не встретили серьезной оппозиции среди своих поданных. В течение недели после входа войск коалиции в Париж, были сметены не только Наполеон, но и его династия. Мнение Наполеона о том, что его трон более хрупок, чем те, на которых восседали противостоявшие ему легитимные монархи, оказалось справедливым. С другой стороны, в 1813–1814 гг. многие его деяния убедили французскую элиту, что он в большей степени сражался ради собственной славы, чем во имя интересов Франции[864].

22 марта К.Ф. Шварценберг и Александр I не знали, куда направлялся Наполеон. П.М. Волконский 22 марта писал А. Гнейзенау, что Наполеон маскирует свои перемещения, оставляя после себя крупные кавалерийские заслоны. Союзники намеревались идти за ним по горячим следам. Если бы неприятель атаковал Силезскую армию, главная армия коалиции оказалась бы как раз у него на хвосте и нанесла ему удар в тыл. Если бы Наполеон отправился в ином направлении, обе армии коалиции должны были объединиться, двинуть свои силы против него и стремиться навязать ему сражение. В тот самый вечер Г.Л. Блюхер установил точное направление движения Наполеона, так как его казаки захватили в плен французского курьера вместе с письмом от Наполеона к Марии-Луизе, в котором тот сообщал о своем намерении атаковать коммуникации союзников и тем самым оттянуть их силы от Парижа[865].

Копия письма была немедленно направлена главный штаб коалиции, где было решено обсудить дальнейшие действия на военном совете, который прошел в Пужи в полдень 23 марта. Однако из ближайших русских военных советников Александра I в то время в Пужи находился только П.М. Волконский, а он никогда не выступал с публичной речью на подобного рода мероприятиях. Ключевым моментом, однако, было то, что к тому времени, когда армии коалиции удалось бы развернуть, Наполеон имел бы два дня форы. Теперь ничто не могло помешать ему зайти в тыл союзникам. Любые попытки устремиться в обратном направлении для защиты баз коалиции, имели бы крайне негативные последствия для морального духа и дисциплины союзных войск, не в последнюю очередь потому, что им пришлось бы идти по опустошенным войной землям, где им было бы очень трудно найти продовольствие. Поэтому союзники какое-то время придерживались существовавшего на тот момент плана, согласно которому они должны соединиться с Блюхером, а затем двинуться навстречу неприятелю и дать ему бой. Тем временем комендантам городов и военачальникам в тылу были разосланы приказы, предписывавшие взять под охрану или отвести от больших дорог как можно больше запасов продовольствия, транспортных колонн и подкреплений. Ф.Ф. Эртель, чересчур нервный начальник военной полиции, ранее получил выговор за то, что слишком активно реагировал на мнимые угрозы коммуникациям российских войск. Теперь же он получил срочные приказы от М.Б. Барклая о принятии неотложных мер по охране российских баз, магазинов и войсковой казны. На этот раз Эртель действовал удачно и отправил Барклаю, также выходцу из балтийских губерний, отчет о своих действиях на латышском языке, понятном главнокомандующему. Если бы приказы были перехвачены, редкий француз смог бы их разобрать[866].