Россия против Запада. 1000-летняя война

Вот ради этого зыбкого, почти невероятного шанса, проявив чудеса дипломатического искусства и не жалея денег, герцог добился созыва специального конгресса в Любеке. А там, пару лет поговорив, представители заинтересованных сторон, включая Польшу, при участии Франции, главной победительницы в прошедшей войне и практически гегемона Европы, дали-таки гарантии, что Курляндия, ежели что, вправе остаться в стороне от конфликта, при том единственном условии, что дом Кетлеров станет снабжать всех, кто потребует, продовольствием. И это, конечно, было огромной дипломатической победой, но в реальной жизни, где правила диктует сила, победа была хуже поражения. Просто потому, что когда война все-таки началась, в первые же ее дни генерал Роберт Дуглас, командующий шведскими войсками в Прибалтике, без всяких разговоров ввел в Курляндию войска, в ночь с 28 на 29 сентября 1658 года овладел Митавой и, после категорического отказа герцога присягнуть Стокгольму, объявил Якоба и его семью «пленниками Трех Корон» – и плен, сперва в Риге, а потом в Ивангороде, оказался далеко не формальностью: Кетлеров, вымогая присягу, держали в настолько тяжелых условиях, насколько это допускали приличия времени, порой угрожая и казнью. Тем не менее Якоб твердо отказывался признать верховную власть Швеции, заявляя, что лучше умрет на плахе, и в конце концов стойкость оправдала себя: война, окончившись ничем, оказалась все же выгоднее для Польши, и по Оливскому миру герцога в июле 1660 года освободили, взяв на прощание клятву, что «мстить шведам не будет, а будет верным другом».

Глава VIII. Доктрина ограниченного суверенитета (2)

Горький привкус полыни

По свидетельству очевидцев, в герцогстве Якоба встречали на коленях, как Спасителя. В него верили исступленно, и только сам он, видимо, понимал, что вернуть старые добрые времена нельзя: все, созданное годами упорных трудов, было разрушено. Заводы обратились в прах, лучшие кадры погибли или, если повезло, разбежались. Флот погиб, а что осталось – угнали, торговля ушла в глубокий минус. Колонии и на Гамбии, и на Тобаго – явочным порядком присвоили то ли голландцы, то ли англичане, а отдавать, естественно, не собирались, и никакие арбитражи тут никакой роли уже не играли. В общем, герцог вернулся на пепелище в полном смысле слова: первое время, пока не нашелся сколько-то подлежащий экспресс-ремонту особняк, пришлось даже жить на съемной квартире. Все это не могло не сказаться на уже совсем немолодом человеке: буквально за два-три месяца герцог, стойко перенесший тяготы плена, полностью поседел, ссутулился, стал хуже видеть и, как говорят, «постарел на десять лет».

Тем не менее, что бы ни было на душе, в работу он впрягся мгновенно, стараясь подавать пример уцелевшим подданным, и хотя, конечно, строить не ломать, кое-что получалось. Тем паче что дворянство, потерявшее в годы войны практически все, особо права не качало, доверив герцогу, таланты которого были общеизвестны, практически диктаторские полномочия, которыми тот и воспользовался, взяв под контроль города. С этих пор местное начальство вновь, как при Готгарде, утверждалось в должностях герцогом, и герцогские же чиновники курировали налоговую сферу, включая мельничные сборы. И телега стронулась. Понемногу вновь вступали в строй заводы и фабрики, ожил, хотя, конечно, не в старых объемах, торговый флот, а в 1664-м, в результате долгих и сложных переговоров с Лондоном, Митаве удалось добиться пусть и не возвращения краденых колоний, но, по крайней мере, неких «преимущественных прав» в торговле с Гамбией и Тобаго.

В целом, судя по церковным метрическим книгам, четко зафиксировавшим медленный, но стабильный рост населения в третьей четверти XVII века, с этого момента на пепелище, еще недавно называвшемся «блаженной Курляндией», вновь начинается подъем, экономика и производства крепнут – но за все нужно платить, и Якоб дряхлеет день ото дня. А в 1676-м, после смерти любимой супруги, переносит инфаркт, после чего понемногу отходит от дел, стараясь лишь, насколько хватает сил, подбирать толковых и не очень вороватых сотрудников. Сам Якоб в письмах именует это время «грустной моей осенью», теряет интерес к жизни и в начале 1682 года умирает, высказав перед смертью надежду на то, что сыновья, Фридрих Казимир и Фердинанд, «постараются работать на благо Курляндии не хуже, чем старался я».

Тусклые краски заката