Россия сегодня. Через 100-летие великих революций

Если на протяжении столетий власть без всяких протестов Патриархии сносила церкви для проведения парадов, сносила мечети из принципа, размещала в храмах тюрьмы и канцелярии, то что же спрашивать с крестьян и городских обывателей, которые переняли этот опыт и применили его в 1930-е годы, также снося церкви или размещая в них школы и дома культуры?

Разумеется, снос храмов, мечетей, синагог и пагод, которые представляли собой почти всегда великолепные произведения архитектурного искусства, – варварство. Но это варварство появилось не после 1917 года. Оно практиковалось на протяжении всей долгой истории царской России.

Отличие было разве что в том, что после 1917 года перестали строить новые церкви. Численность клира сократилась, поскольку принудительные меры исчезли вместе с прежним режимом. Капиталисты, которые недоплачивали зарплату рабочим, но выступали в роли меценатов, исчезли. У государства оказались иные приоритеты – всеобщее образование, развитие медицины, строительство заводов.

Церкви опустели. Тысячи храмов стояли брошенными. Но, вопреки всеобщему мнению, ни один из них у РПЦ не был отнят. Дело в том, что ни один храм РПЦ не принадлежал.

У церкви вообще не было никакой собственности. Все монастыри и храмы числились на балансе Священного Синода, который был обычным правительственным учреждением. Членов Синода назначал император.

Синод назначал епископов, устанавливал церковные праздники и обряды, канонизировал святых, осуществлял цензуру в отношении религиозной литературы и принимал решения о снятии сана с духовных лиц. Повторим еще раз, что членов Священного Синода назначал император.

РПЦ эта ситуация в целом устраивала, поскольку 1,5 % бюджета империи шло на поддержку Русской православной церкви.

То есть церковь как институт была обычным государственным учреждением. Соответственно, и ее деятельность определялась государственными интересами, которым в случае возникновения противоречий всегда отдавалось предпочтение перед интересами русского народа.

Дело писателей

Чем гордятся русские люди? Победой в Великой отечественной войне, выходом в космос, классической русской литературой XIX века.

Однако власти в XIX веке сделали все возможное, чтобы этой литературы не было.

Начнем с Александра Сергеевича Пушкина. Строго говоря, при нем и произошел прорыв в развитии русской литературной речи. До Александра Сергеевича высший класс мог изъяснять сложные мысли и чувства только на французском языке, а низшие классы использовали хотя и очень меткие, но довольно бедные по степени своего разнообразия выражения. Пушкин стал русским Бернсом, Шекспиром, Гете, Тукаем, Вергилием. Это человек, благодаря которому мы имеем современный русский язык.

Все мы хорошо знаем его произведения о Бахчисарае, Кишиневе, Эрзуруме. Однако вряд ли кто помнит, что на диком юге Александр Сергеевич оказался вопреки своей воле.

Впрочем, у него был выбор – он мог отправиться не в Крым, а на Соловки или в Сибирь.

Дело в том, что молодой коллежский секретарь МИДа (примерно армейский поручик по табелю о рангах) провинился эпиграммами на министра Аракчеева. Эпиграммы были талантливые, хлесткие, а Аракчеев был влиятельный и злобный. К тому времени Александр Сергеевич уже успел написать «Руслана и Людмилу», так что репутация восходящего таланта его выручила.

На юге Пушкин провел четыре года, пока однажды весенним днем цензоры не вскрыли одно из его писем, где поэт размышлял об атеизме. После этого Александра Сергеевича выгнали со службы и отправили в псковское село Михайловское, поручив слежку за ним… его же отцу! Такая вот «духовность» активно насаждалась в период самодержавия.

Лишь исключительный талант и невероятное чувство жизни сохранят возможность Александра Сергеевича творить. Спустя еще два года ему разрешают вернуться в столицу, но зато личным цензором литератора становится сам Николай I. Творчество создателя русской литературы царю не нравилось.

В 1834 году был запрещен «Медный всадник». Императора не устроило, в частности, подчеркнутое восхищение Пушкина Санкт-Петербургом:

И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

При жизни Пушкина так и не была опубликована «Сказка о попе и работнике его Балде». В первом издании, подготовленным Василием Жуковским, редакция заменила «попа» на «купца». Цензура просуществовала 42 года. Сорок два!

«Песня о Стеньке Разине», «Вольность», «Деревня», «К Чаадаеву», «Кинжал» и уж тем более «Во глубине сибирских руд» нелепо было даже представлять к цензуре, поскольку автор бы рискнул отправиться на окраину империи вторично.

Та же судьба постигла легендарный «Памятник» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»). Лишь после смерти поэта он был напечатан с колоссальными искажениями (напр., вместо вполне конкретного «Александрийского» столпа был указан никому не известный «Наполеонский», ибо читатели могли подумать про Александра I).